Еще не уверенный в успехе своих переговоров со студентами, сеньор Лусио тихонько спустился по лестнице, чтобы на кухне не узнали о его возвращении, и направился в ближайший от дома городской сад. От городской толкотни у него теснило дыхание в груди. Он чувствовал себя замурованным в тесном пространстве. Человек земли, привыкший к простору полей и зеленых рощ, он только в садах мог свободно дышать; кроме того, прогулки на свежем воздухе успокаивали его, служили своего рода спасением от горестей семейной жизни. Бродя по городскому саду, он словно возвращался в мечтах к годам детства, к отчему дому, к вещам, столь тесно сросшимся с его привычками и настроениями, что вдалеке от них он просто не знал, куда себя девать. Ему оставалась единственная компенсация — праздность, и он охотно ей наслаждался. Когда сеньор Лусио садился на скамейку в саду, уверенный, что никто не заставит его продавать силу своих рабочих рук, он вяло, чуть вызывающе потягивался, и взгляд его становился безмятежным, словно он издевался над землевладельцами, если бы тем вдруг взбрело в голову воспользоваться им как рабочей скотиной. В такие минуты ему казалось, что стоит примириться с городской жизнью, раз взамен обретаешь право наслаждаться отдыхом, чего всегда жаждало его тело.
Чем меньше времени оставалось до полуночи, тем все больше он убеждался в том, что студенты решили над ним подшутить. Приглашение прийти за деньгами ровно в полночь само по себе было подозрительно. Тем не менее он сумел убедительно ответить на рас-опросы доны Луз, и она тоже воспряла духом в надежде, что они раздобудут немного денег, хотя бы для этого и пришлось участвовать в каком-то нелепом спектакле.
Сеньор Лусио дождался, когда часы на городской башне пробьют двенадцать, и не раздумывая, словно добровольно шел в засаду, поднялся по лестнице на второй этаж. Ему было не по себе. Он тяжело опирался на перила, с опаской косясь по сторонам, и несколько раз был готов повернуть обратно. Двенадцать ударов и вековой холод гранитных стен, толстых, как в крепости, вызывали мысли о неминуемой опасности.
Студенты поступили жестоко, навязав ему условие явиться за деньгами ровно в полночь. Они разыгрывали его, потому что видели, какие затруднения он испытывает, понимая, что ради денег владелец пансиона готов пойти на любое унижение. Одолев последние ступеньки, он с трудом перевел дыхание. В это время из другого конца коридора донесся крик:
— А вот и сеньор Лусио!..
Тут же со всех сторон послышались голоса. Один из них, медленный и хриплый, словно изнемогающий от усталости, твердил нараспев:
— Вот… идет… сеньор… Лусио…
И вдруг что-то черное, словно крыло огромной птицы, промелькнуло перед его глазами. На него набросили плащ.
— Что это еще за шутки? — запротестовал сеньор Лусио, тщетно пытаясь придать голосу строгость. Он ощупью искал в темноте выключатель, но грозный окрик, раздавшийся у него над ухом, заставил его отдернуть руку.
— Подойди сюда, банкир!
В одной из комнат загорелся свет, и сеньор Лусио бросился туда. Но огонь тотчас же погас. Когда он очутился у дверей, из ночного мрака, точно дьявольское наваждение, выступил череп с зажженной свечой внутри, освещающей пустые глазницы. Хотя хозяин пансиона и догадался, что означает это ужасающее видение, все же он мгновенно вспотел от страха.
— Презренный ростовщик! Катись отсюда!
Все двери распахнулись, и из них высыпали студенты, закутанные в белые простыни, в черные плащи; медленно двигаясь, они соединились в кортеж посреди коридора и замерли на месте, вытянув руки, точно привидения.
Вновь замогильные голоса завыли:
— Убирайся вон, банкир!
— Ты угодил прямо в ад, ворюга!
И прежде чем он успел вырваться из этого шутовского карнавала, студенты окружили его.
— Позвольте мне отсюда уйти, сеньоры!
— И ты обещаешь больше не возвращаться, насильник беззащитных желудков?
— Но должны же вы мне за все заплатить?
— Заплатить, заплатить, заладил одно и то же, проклятый вымогатель тощих кошельков!
— Да кто же вы, сеньоры?
— Мы те несчастные, которых ты моришь голодом!
Задыхаясь, сеньор Лусио обхватил голову руками и взмолился:
