Зе Мария не видел тела; чтобы рассмотреть его, нужно было преодолеть стену, охранявшую Нобрегу. Но хочет ли он в действительности увидеть его? Увидеть мертвым. Нет. Быть может, он и приблизится к нарам, но только после того, как в хижину придут товарищи. Умер друг. Исчез навсегда. Теперь мир не был таким, как раньше.
Незаметно, осторожно ступая, некоторое время спустя пришли Абилио и Изабель. И они остались у порога, ища поддержки. Сейчас, когда они пришли, Зе Мария хотел увидеть здесь всех своих товарищей. Собравшихся вместе, живых, чтобы почувствовать с уверенностью, что не все кончилось и что жизнь возьмет свое.
Зе Мария пошире открыл дверь: горячее дыхание лета смешалось с воздухом помещения. Доносился также спелый запах кустов и раскаленной земли. Зе Мария с жадностью вдохнул его и почувствовал, как кровь быстрее заструилась по жилам. У него возникло непреодолимое желание выйти хотя бы на несколько мгновений, и проникнуться всей необъятной жизненностью природы. Изабель и Абилио последовали за ним, и все трое уселись на теплой траве.
Через открытую дверь хижины просачивался печальный отблеск свечей. Снаружи свет казался мягким и неестественным, а ночь постепенно гасила его. Изабель вдруг принялась всхлипывать. Абилио приблизился к девушке, будто старался уберечь ее от печали или от несчастья. Для него больше не существовало ни близости смерти, ни того, чем был вызван плач девушки, для него существовал лишь сам факт, что на глазах Изабель были слезы. Его рука, пока боязливая, потянулась к ней. Пальцы девушки, худые и дрожащие, как у него, коснулись его пальцев. Затем они сплелись, и слезы при этом сплетении рук выражали уже не несчастье. Теперь их уже ничто не волновало, кроме наконец свершившегося соединения чувств, хотя этот момент с течением времени должен забыться, и так оно, конечно, случится; но он стоил всех разочарований, которые их подстерегали.
Зе Мария понял, что между ними произошло что-то необыкновенное и не имевшее отношения к освещенной хижине, боли и смерти, что-то такое, что оскорбляло его, оскорбляло Карлоса Нобрегу, но гармонировало с летней ночью и с его внутренним протестом, заставлявшим его бежать из обители, где совершалось ночное бдение, и глотнуть свежего воздуха. Жизнь освобождалась от того, что она сама разрушила.
Он поднялся на холм, на самую вершину его, где снова мог погрузиться в свое страдание и где он мог объять всю ширь ночи. Огни и звезды, фантастическая сцена! Но то были огни, охранявшие задыхающуюся чувственность земли, а не смерть; они резко отличались от тех, что горели в хижине Карлоса Нобреги. Одинокий автомобиль промелькнул внизу, у подножия холма. Проехал и исчез. Ночью автомобиль не приезжает, не уезжает. У него нет направления. Его преследует либо приключение, либо страх, и ни то, ни другое не имеет места назначения. Бежать? Нет, ничего подобного! Боже, смириться со смертью Карлоса Нобреги! Эта мысль тревожила его. И как бы он ни терзал себя, смерть друга отступала перед нетерпеливой жизнью. А ворота, открывшиеся там, внизу, в большом доме фермы? Медленно открывшиеся и распространяющие таинственный свет, прерывающийся затем, так же медленно, тенью черной ограды; ворота, открывшиеся без всякой цели, и никто не вышел закрыть их или открыть пошире, как будто для того, чтобы оставить снаружи что-то бестелесное, без крика, без трагедии, быть может, недобрую мысль или проклятие. Внезапно с какой-то болезненной тревогой Зе Мария почувствовал, что если он нигде не ощущает смерти Карлоса Нобреги, то это потому, что в нем самом он перестал существовать. Именно в своем эгоизме Зе Мария должен был искать причину такой безучастности. Нобрега присутствовал, когда был жив, когда Зе Мария мог ожидать от него что-то такое, что могло ему еще послужить, — любовь или враждебность. Было ли так в самом деле? Все в нем восстало против такого подозрения. Необходимо, чтобы оно не подтвердилось! И чтобы лучше проверить свои чувства, сравнить их с чувствами бродяг и нищих, продолжавших в хижине ночное бдение, он вернется к ним, к холодному телу друга.
