— Позволишь новый мундир тебе преподнести в благодарность за спасение от ночных татей?
И, расценив молчание согласием, подумала, что и перчатки Евангелине Романовне куплю новые.
Публики в фойе было преизрядно разной, нарядной и не особо, дамы в туалетах для выхода в свет со спутниками, закутанные в меха купчихи, купцы, мастеровые, парочка гнумов и с десяток неклюдов, к счастью, без гитар.
Геля возбужденно что-то рассказывала Мамаеву, когда мы рассаживались на обитых бархатом креслицах первого ряда.
— Канцлер для доклада вызывал, — поведала я няньке, вопросов не ожидая. — В кабале я у него.
Я села почти с краю, место по правую руку пустовало.
— Что-то ты, дитятко, со всех сторон закабалилась без моего пригляда. И у учителя в рабстве, и у приказного начальника.
Я вздохнула, соглашаясь:
— Не зря я этой силы не желала, одни от нее сложности.
— Про что доложилась? Чего исполнить должна?
— Господин Брют по поводу моего нареченного опасения имеет. К слову, Маняша, князь Кошкин за эти месяцы визитов вам не наносил?
— Мне-то уж точно нет.
— А вот ты, когда мне на Руяне являлась, велела его отыскать.
— Не помню, — отрезала нянька, — может, под венец тебя с ним благословляла?
— Нет, Анатоль тебе никогда не нравился, ты чего-то другого хотела.
— Тогда не нравился, а теперь я переменилась. Он, конечно, картежник и пьяница, но…
— А еще ты, когда в госпитале лежала, велела мне Зорину не доверять. Про это хоть не забыла?
— Про это как раз помню.
— Тоже переменилась? Тогда — «не доверяй», а сегодня ручками махала, что твоя мельница. «Ах Иван Иванович, ах спаситель!»
— Ты, дитятко, одно уясни, — строго сказала Маняша, — нынче ты довериться никому не можешь. Впрочем, и раньше не могла. Только в прошлом у тебя эта невозможность от слабости проистекала, а нынче от силы. Сарматки твои заполошные до сих пор по ночам орут, когда вспоминают, что их хозяйка огненным вихрем обратилась. Ты у нас кусочек нынче лакомый, от того и каждый тебя заграбастать хочет.
— А Зорин…
— А Зорин твой — служивый, он сам себе не хозяин. Конечно, Иван Иванович — мужчина приятственный и немало мне симпатичный, но рядом с тобой ему места нет. Обидит он тебя, дитятко, даже сам того не желая.
Окончание ее монолога поглотила бравурная музыка, которую начал извлекать из своего инструмента притаившийся в уголке под самым экраном тапер. С первыми аккордами свет в зале погас. «Пленница безумной страсти», — прочла я появившиеся на белой простыне буквы.
Иван Иванович потер виски и перевел взгляд от бумаг на темный прямоугольник окна.
Как же не вовремя она появилась, папина дочка Серафима Абызова. Загадочная, томная, пахнущая незнакомыми горькими ароматами. Родинка еще эта у рта…
— Отправил ценителей прекрасного на фильму? — Семен Аристархович вошел без стука и сразу набросил на дверь чары. — Митрофана куда подевал?
— Домой отпустил, присутственное время давно закончилось.
— Мамаев Гелю до дома сопроводит?
— Ну хоть здесь свой контроль ослабь, — улыбнулся Зорин. — Проводит и проследит, чтоб она тебя в приказе искать не вздумала.
— Понятно. — Крестовский придвинул стул для посетителей вплотную к столу и принялся барабанить пальцами по чернильному прибору.
Иван молчал, пережидая начальственную задумчивость, после принялся складывать документы в папку.
— Злой ты, мужик, Зорин, — отмер Семен, когда тесемки папки уже завязались кокетливым бантиком, — ни слова от тебя приятного, ни улыбки.
— Когда ты в клевреты к господину канцлеру нанимался, другого отношения ждал?
Они рассмеялись и пожали друг другу руки, протянув их через стол.
— Не расслабляйся, интриган, — сказал Иван. — Давеча мне пришлось у Евангелины Романовны с боем книжицу Артемидора отбирать, которую ты на видном месте оставил. А если бы она Брюту на глаза попалась?
— Тогда бы он в случайности появления на Руяне блаженного сновидца разуверился. — Крестовский щелкнул по чернильнице. — Ну ничего, до Рождества мы этот балаган закончим фанфарами.
— Боюсь, что с фейерверком. — Зорин поморщился. — Неожиданно новый персонаж на сцену ворвался, госпожа Абызова вакации в Мокошь-граде провести желает.
