На красную горку он женился. С женитьбой были связаны не только новые сердечные впечатления, но и создание владения большим хозяйством. Барятинскому отходила часть родовых имений. Их, не успев устроить, приходилось оставлять на всю войну.
Юной княгине не под силу справиться, приказчик из крепостных был глуповат, запуган челобитными крестьян. Поставленные в положение рабов, они и лгали, и ловчили, пытаясь уклониться хоть от части работ и податей. Между крестьянами и князем, как и в других поместьях, шла тихая война, без рыцарского благородства и соблюдения договоров. Закрепощенные чувствовали себя обманутыми и меньше всего заботились о хозяйской выгоде.
Князь, изучивший новый иноземный строй, здесь не умел обороняться. Стесняясь выглядеть жестоким перед женой, казавшейся ему созданием чистым и ранимым, он батогов не жаловал. Других же средств принудить крестьян работать и платить оброк — не знал. Бедою были подати в казну: если деревня не платила, помещик отвечал своими деньгами. В счет платежей Барятинский гонял крестьян на дальние покосы. Они отрабатывали дни, по выполнении урока пропадали на своих делянах, глухих и кочковатых. А сено недомыслием приказчика загнивало в валках…
Гнев опалял Барятинского. Мужиков хотелось поставить на правеж и бить, и бить… Из окошка во двор смотрела юная княгиня. Он усмирял себя. Тем справедливее казалась ему собственная ненависть к крестьянам — они ведь своровали первыми… Пусть только кончится война, он их прижмет.
Близился день отъезда. Апрель был пасмурный, знобящий. Ночами княгиня больше плакала, чем принимала ласки. Оружничий с холопами перебирали и укладывали походные одежды, палатку, войлоки, крепчайшей стали дедовские латы, железную шапку, сабли, конскую сбрую. Устав присматривать за ними в сыреющем подклете, князь уезжал верхом на поле. Он с грустью осматривал имение, которым не успел насытиться.
Пологие холмы с тускло-зеленой озимью и мягкие долины в поросли краснотала были словно застывший вздох земли. Ближняя деревенька в семь дворов лежала на груди холма сиротской заплаткой. Солнечный луч нечаянно и робко высвечивал солому на крестьянских кровлях, внушая ропщущему человеку, что всякому творению отпущена на небе капля радости. Пока он жив…
Господский двор не поражал ни крепостью, ни красотой. Замет из щелястых бревен, серая башня-повалуша, крыша из выцветшего дранья, источенная дождями. Лишь трогательно зеленели яблоньки в саду да слюдисто играло окно светлицы. За ним — единственная радость. Вернется князь с войны, а у него уж сын.
В Москву Барятинский явился в апреле 1653 года. Дворянские застолья перед смотром закрутили его, хотя домашняя дума, негодная в дорогу, и недобрая память о крестьянах не отпускали даже во хмелю. В одном гостеприимном доме его прорвало.
Он поразился тому, как его злоба была подхвачена средней руки дворянами. И бедными — особенно: их всякая хозяйственная неурядица — побег семьи крестьян и недоимки — била куда больнее, чем богатых. Участие в войне с лихвой оправдывало в их глазах порабощение людей.
— Мы, — говорили за столом с какой-то победоносной слезой, — кровь станем проливать, а мужики по лености разорят нас вконец! Без батогов попробуй с ими!
Конечно, у иных землевладельцев возникали не то чтобы мучения христианской совести, скорей — сомнение: нельзя ли иначе? Но в ожидании войны эти благоразумные сомнения гасли как свечи под дождем. Тем более что шли бороться за свободу!
Свободу православных малороссов от польских панов. Свои рабы должны были помочь деньгами и стрелецким хлебом.
Двадцать третьего апреля был смотр и торжества в Кремле.
Приезжие крестьяне и посадские с подъемом наблюдали прохождение войска, блиставшего стальными досками и лепестками лат, тончайшей чешуей кольчуг, цветными ферязями и звонкой конской сбруей в колокольцах. Полки, пройдя мимо дворца, вываливались на Красную площадь и утекали вниз, к Москве-реке, с неудержимостью весенних вод. Весна сияла на земле и в небе, на мокрых крышах стрельчатых кремлевских башен, на обветшалых кровлях лавок в торговых рядах. Война казалась радостным весенним делом. И вот крестьяне, явившиеся торговать с возов (торговля в лавках и палатках была запрещена им), именовали защитниками тех, кого вчера клеймили кровопивцами.
