Что-то случилось, подумал я. Вспомнился номер поезда и номер вагона. Сбылось мое предвидение. Я слез с полки и с тяжелыми мыслями пошел узнавать, что случилось. В тамбуре двери были открыты. В проходе толпился любопытный народец и молоденький милиционер постоянно повторял.
– Граждане, разойдитесь по своим местам. Не мешайте работать.
Из разговоров пассажиров я понял, что мои попутчики, те, что ушли курить, взяли с собой по бутылке пива. Там к ним присоединились еще двое целинников из другого купе, но уже с двумя бутылками водки, и они, вконец наклюкавшись, попытались затянуть песню. Поскольку у них это получалось плохо, да еще один из них вообще петь не умел, разгорелась ссора. Один мужичек из нашего купе постоянно повторял мои слова, как зомбированный.
– Петь. Всем петь. Кто петь не умеет, того за борт. За борт. Кто петь не умеет, того за борт.
В пылу ссоры все певуны решили выкинуть из поезда не умевшего петь. Тот яростно сопротивлялся и на шум из соседнего вагона пришел проводник-мужчина. Он сделал попытку успокоить разбушевавшуюся компанию, чем перекинул гнев на себя. Теперь его решили выбросить с поезда и даже тот, кого минуту назад самого пытались сбросить. Проводник оказался крепким малым и чтоб как-то с ним справиться, его треснули бутылкой по голове. Затем, разбив окно, выбросили бессознательное тело из вагона со словами: Иди поучись петь…
Потом, как ни в чем не бывало, стали допивать, что там у них осталось.
Вот когда я пожалел о своих словах. Очень пожалел.
Кто-то рванул СТОП-кран.
Наконец приехала скорая и пострадавшего погрузили в машину. Он, к счастью, оказался живой, но в очень тяжелом состоянии.
Спустя полчаса дебоширов погрузили в милицейский уазик и увезли. Оставшиеся целинники, разгоряченные спиртным, вызвались все как один выручать своих товарищей и сошли с поезда.
Поезд пошел дальше, но в проходе и тамбуре еще стояли люди и обсуждали случившееся. Я вернулся в свое купе и теперь уже ехал один. Пришла Вера. Прибралась в купе и присела на минутку, пустив слезу.
– Вот гады! Такого мужчину покалечили. А ведь у него жена и две маленькие дочки из рейса ждут.
Я молчал. Чувство вины не отпускало меня. Ведь это я в их головы вложил мысль о том, что надо кого-то за борт выбрасывать. Эх, знать бы, что оно так обернется!
– Тебе чаю принести? – спросила Вера, еще всхлипывая.
– Попозже, Вер. Я посплю.
– А-а… Ну, отдыхай. Пошла я.
Я уснул. Сколько проспал, не знаю. Проснулся от странного скрежета и позвякивания. Я открыл глаза и вот что увидел. В купе уже были новые попутчики. Напротив меня сидела опрятная бабулька. Она дремала, держа в руках вязание. Очки сползли на кончик носа. Глаза были закрыты и она смешно посвистывала во сне носом, слегка шевеля губами. Рядом с ней сидел тучный дед и читал газету. Он своим видом меня окончательно рассмешил. На нем были одеты пижамные штаны, майка и на голове кроличья шапка с ценником на ниточке. На носу у него тоже присутствовали очки и глаза его были прикрыты. Было невозможно понять, спит он или читает. Подо мной сидел очень толстый пацан лет десяти и ел. Ел все подряд. Ел без остановки и с каким-то зверским аппетитом.
Надо сказать, что от прежних пассажиров осталось на столе много чего и пацан скрябал вилкой в консервной банке. Тут он уронил вилку и полез ее доставать. Дед открыл один глаз, посмотрел на внука и, плюнув на пальцы, перевернул газету. Тут внучек извлек из под стола бутылку пива и половину бутылки красного вина, оставшегося от целинников. Мальчик присосался к горлышку с вином.
– Положь на место! – тихонько скомандовал я. Дед встрепенулся и, косясь на спящую бабку, выхватил у внучка бутылку. Он быстро вылил ее в себя и потянулся за пивом. Но внучек уже опорожнил пол бутылки и деду досталась только половинка. Смотреть на это нахальство мне не хотелось и я вышел в тамбур.
Через минуту вышла Вера из купе проводников и позвала к себе пить чай.
Я зашел и увидел там еще одну проводницу. У них на столе лежал бисквитный торт, порезанный на кусочки, и стояло три стакана чая, в подстаканниках.
Мы пили чай и болтали о том и о сем. Потом женщины начали жаловаться на судьбу, потом жалели проводника Юру, выброшенного с поезда, жалели свою уже прошедшую молодость и еще много чего жалели. Мне стало скучно и я пошел к себе в купе.
