Одолень-трава - страница 88

Викентий Викентьевич захлопнул книгу и положил на стол.

— И это пишет человек, проживший в России ни много ни мало десять лет. Какой же клюквы можно ожидать от наезжих путешественников!

Николай Сергеевич молчал, не зная, как продолжить разговор.

— Ну ладно, это — восемнадцатый век; для Европы мы еще не более и не менее как варвары… Помните, что сказал Фридрих II, когда узнал, что Вольтер начал писать «Историю Петра»? «С чего это вы вздумали писать историю волков и медведей сибирских! Я не буду читать истории этих варваров, мне бы хотелось даже вовсе не знать, что они живут на нашем полушарии…». Вот я и говорю: ладно, это — восемнадцатый век. Но проходит добрых полстолетия после написания своего опуса Леклерком — и в Россию приезжает его соотечественник маркиз Адольф де Кюстин…

Николай Сергеевич признался, что если о Леклерке что-то слышал, то этого писателя не знает вовсе.

— Тогда тем более вам небезынтересно узнать, какие впечатления вынес сей путешественник из своего вояжа по России.

Викентий Викентьевич подошел к шкафу, достал с полки небольшую книжицу и, возвращаясь к столу, на ходу раскрыл ее.

— Начнем… да вот хотя бы с этого… «Русские солдаты, — с чисто французским изяществом изъясняется маркиз, — менее блестящи, чем наши». И, должно быть, для полной ясности добавляет: «Русские не дадут миру героев…» Где уж там!.. Дальше. «Русские воинственны, но лишь для завоевательных войн; они сражаются из повиновения или из жадности…» И это говорится после недавнего наполеоновского нашествия на Россию! Оказывается, в 1812 году не французы, а наши, менее блестящие, солдаты вели завоевательную войну на подмосковных полях вроде Бородинского. Да при этом еще и не были достаточно деликатными (в другом месте маркиз говорит, что «русские мало деликатны»): надо бы отдать Наполеону Россию, а они, смотри-ка, не отдали, пожадничали…

— Может, явная несуразица с завоевательными войнами — плохой перевод? — усомнился Николай Сергеевич.

— Словно бы для того, чтобы рассеять ваши сомнения, маркиз сей мотив повторяет: «Этой нации недостает нравственного начала; она находится еще в периоде завоевательных войн, между тем как Франция и другие Западные государства ведут войны исключительно для пропаганды».

— Так и сказано? — опять не поверил Николай Сергеевич.

— Вы подивитесь другому: какие непонятные эти русские, если не знали, что Наполеон вел против них войну исключительно в пропагандистских целях!.. Между прочим, сам корсиканец был схожего с маркизом мнения о русском народе. Вспомним-ка, что он сказал на Поклонной горе, не дождавшись депутации с ключами от Москвы. Он сказал, что русские, видимо, «не знают, как надо сдаваться». А потом, отступая с жалкими остатками своей великой армии и дойдя до Варшавы, выразился еще определеннее: «Это дикий суеверный народ, из которого ничего нельзя сделать…» Можно понять императора французов: конечно же, обидно, что русские не научились как следует сдаваться и что из них нельзя сделать своих послушных рабов. Но маркиз-то, которого принимали в Петербурге на высшем, как бы мы нынче сказали, уровне: сам царь приглашал его на обеды в Зимний — маркиз-то зачем возводит на нас явную напраслину?!

Викентий Викентьевич перевернул еще несколько страничек.

— Маркиза поразила быстрота, с какой был построен Зимний дворец. Но он уверяет, что много работников погибло при постройке оттого, что, переходя из натопленных до тридцати градусов комнат на тридцатиградусный мороз, они простужались от шестидесятиградусной разницы температур. Чтобы предохранить себя от этого, они надевали на голову род каких-то ледяных колпаков.

— Что за колпаки? — спросил Николай Сергеевич.

— Я бы и сам хотел это знать, — невесело усмехаясь, ответил Викентий Викентьевич. — Маркиз полностью отказывает нам не то что в талантах, а даже в каких-либо способностях, кроме способности подражать другим. Обозревая архитектурные памятники Петербурга, он прямо говорит, что «усилия русских напрасны». А чтобы мы на сей счет и наперед не заблуждались, пророчески добавляет: «Старания их будут напрасны и в будущем».