Одолень-трава - страница 90

— Сам почему-то в плащике щеголяешь, — донеслось укорительное уже из прихожей.

— Так я же закаленный… Ну, не отвлекай нас от священнодействия, — Викентий Викентьевич взглянул на часы, взялся за бабу, что восседала на чайнике, но тут же сам себя остановил: — Стой! Чай-то чаем, а не предварить ли его чем-нибудь таким-этаким? Недавно коллега был на Кипре, привез бутылочку «Нектара», который, как известно, вкушали боги Олимпа. Я пока не пробовал, но он очень хвалил. Может, отведаем?

— Что ж, принимая во внимание прохладную погоду… — ответил Николай Сергеевич, а про себя усмехнулся: «Замечания на русскую историю» не читал, а тут, смотри-ка, оказался «образованней» хозяина: кипрский «Нектар» пробовать приходилось. Напиток и впрямь замечательный.

— Что-то еще принести? — спросила Виктория из прихожей. Она, должно быть, слышала их разговор.

— Я сам, — откликнулся Викентий Викентьевич из кабинета. — Ты собирайся, собирайся.

— Уже собралась. А ты… — Виктория перешла на шепот, и Николай Сергеевич не услышал, что она еще сказала отцу.

— Ну да, а то я маленький и не знаю, — с точно такой же интонацией, с какой минуту назад было произнесено «па-па!», ответил Викентий Викентьевич.

Что-то трогательное было в этих милых препирательствах, в этой взаимной заботе друг о друге. И Николай Сергеевич подумал, что в их доме, в их семье задан другой тон и, наверное, нелегко будет девчонке перестраиваться на этот незнакомый, а может быть, и чуждый для нее тон.

Гулко хлопнула входная дверь за Викой. А вскоре появился и Викентий Викентьевич с оригинальной формы бутылкой. Яркая наклейка изображала какую-то сцену из жизни древних греков.

— Уж извините, я немедленно же налью чаю, — Викентий Викентьевич решительно пересадил бабу на стол, разлил по чашкам ароматный, золотистого цвета чай. — Он и так уже немного перестоял… Впрочем, теперь это уже не имеет значения: наши с Викой труды все равно пошли насмарку.

— Почему же? — не понял Николай Сергеевич.

— После такого великолепного — коллега прав! — напитка вкус чая различить уже затруднительно.

— Напротив! — возразил Николай Сергеевич. — В сопоставлении, а может в сочетании, вкус-то резче обозначается… Чудесный чай!

— Это вы искренно? — Викентий Викентьевич спрашивал, а живые, совсем не стариковские глаза его светились детской радостью.

— Сроду не пивал такого чая! — все больше входя в роль знатока и ценителя чая (хотя никогда таковым себя не считал), поддал жару Николай Сергеевич. — Здесь явно не один сорт, здесь — букет!

— Точно: букет! — ликовал Викентий Викентьевич.

Всего-то ничего сделал Николай Сергеевич — доброе слово сказал, а смотри-ка, сколько радости человеку доставил! Его Нина Васильевна тоже умеет готовить чай, и он, бывало, хвалил ее, но в ответ обычно слышал не столь обрадованное, сколь самодовольно-хвастливое: «Да уж, такого чая больше ты нигде не попьешь!..»

То ли «Нектар» дал себя знать, то ли сказывалась вся непринужденно-естественная атмосфера разговора, а может, то и другое вместе, только чувствовал себя Николай Сергеевич необычайно покойно и уютно. Он сидел, вольно раскинув руки на широченные подлокотники кресла, и ему хотелось находиться в этой заставленной книжными шкафами комнате долго-долго. На столе дымился душистый чай, а напротив сидел умнейший, если и не все, то очень много знающий человек… Кажется, Экзюпери говорил о роскоши человеческого общения. И если предоставляется такая возможность — почему бы не пороскошествовать?!

— Пожалте еще чабарочку?

— Спасибо, с удовольствием.

— Ну а теперь, если я вас еще не очень утомил, можно и вернуться к нашему разговору.

— Нет, все это мне очень интересно.

Николай Сергеевич ответил так не просто из вежливости: ему и в самом деле было интересно следить за ходом мысли ученого. Правда, пока еще не совсем понятно, куда он ведет, к чему клонит, но потом-то, наверное, прояснится.

— Автор диссертации, — продолжал Викентий Викентьевич, — задался благой целью исследовать умонастроения русского общества в середине прошлого века. Он анализирует журнальные публикации тех лет, литературную полемику, жаркие баталии славянофилов и западников. И все бы хорошо. Но все свое красноречие, весь пафос тратит не на то, чтобы показать глубину мысли и твердость убеждений тех или других литераторов и ученых — а среди них есть и великие имена! — а на то, чтобы скрупулезно перечислить все их истинные и мнимые ошибки и заблуждения. То есть, по-другому говоря, показывает себя, показывает «глубину» своих мыслей. Потому что человек, указывающий другому на его заблуждения, хочет он того или нет, ставит себя хоть немного, но повыше заблуждающегося… Особенно же достается славянофилам. И такие они, и сякие, хода истории не понимали, Россию хотели обособить от Запада и вернуть куда-то в допетровские времена…