Одолень-трава - страница 20

Это — основной, ну, что ли, костяк компании.

Изредка появлялась еще одна знакомая Вики — Маша. Но и одевалась она подчеркнуто строго, почти старомодно, и вела себя замкнуто, если не сказать отчужденно, так что ее «своей» не считали. Точно так же, если иногда и приводились новенькие, то их в основной состав зачислять тоже не торопились, разрешая, по выражению Боба, бывать лишь факультативно.

Вадим ходил на посиделки не то чтобы с большой охотой, но и не без интереса: как-никак развлечение.

Нет, это были не какие-то банальные пирушки с выпивкой, закуской и обязательным магнитофоном. Сам хозяин «хауза» Боб даже и называл посиделки по-другому: он именовал их общением. Он так и говорил: «Ну что, мужики, пообщаемся?» И пока тетя Лина в гостиной накрывала стол, в комнате Боба читали стихи, спорили о последней художественной выставке или театральной премьере. Правда, случалось, что Альфа и Омега предлагали художественную часть посиделок переносить из комнаты Боба прямо за стол в гостиной, но Боб неукоснительно отвергал это, по его словам, смешение жанров высокой поэзии и презренной прозы. «Не будем гнаться за дурной модой и уподобляться молодежным кафе, где поедание сосисок сопровождается чтением стихов. Сосиски вкуснее все же с горчицей, а стихи — если это настоящие стихи! — должны чего-то стоить и сами по себе, без сосисок. Стихи нельзя слушать брюхом…»

В тот вечер Эмка читал новое, только что написанное.

— С пылу с жару, ребята, — еще не начав читать, он уже зажмурился. — Пока и сам не знаю, что получилось. Вчера что-то накатило. Пил кофе и вдруг чувствую: накатывает…

Эмка то переходил на скороговорку, то растягивал слова, особенно выделяя, как бы подчеркивая рифмы. И это, разумеется, не оставалось незамеченным.

— Уловил: жалея — шалея. Полная рифма!

— А люди — избудем. Сам Евтушенко сдох бы от зависти…

После своих Эмка перешел на стихи малоизвестных, как он любил говорить, классиков:

По обыкновению всклокоченный, небритый, с маленькими подслеповатыми глазками на одутловатом лице, Эмка являл собой зрелище почти экзотическое. Всех удивляла и восхищала его удивительная, прямо-таки бездонная память на стихи.

Эмка в тот вечер был, кажется, в ударе и читал много.

— Вот это стихи!

Вадим оглянулся. Он немного опоздал и, сев на свободный стул, оказался рядом с незнакомой очень яркой девицей. Это она время от времени восторженно шептала:

— Вот это стихи!

— Какая густота! — подавал голос Альфа.

— Какая кладка: слово к слову, как кирпич к кирпичу, — вторил ему Омега.

— Василий Блаженный!

— Иван Великий!

— Мальчики! — урезонивал не в меру расходившихся ценителей поэзии Боб. — Не суесловьте. Учитесь комментировать стихи мысленно, про себя…

Вадиму тоже не нравились эти восторженные вопли. Ему казалось, что мальчики не столь стихи хвалят, сколь фасонят друг пред другом, хотят себя показать, какие они умные и тонкие.

А может, потому его так раздражали в тот вечер эти словесные восторги, что у него было плохое настроение? Вика почему-то не пришла. Он позвонил ей от Боба домой, но и дома ее не оказалось. Не то чтобы он уж совсем не мог и вечера пробыть без Вики, но как-то неприкаянно было, чего-то недоставало.

А когда перешли в гостиную, сели за стол и Вадим оказался опять рядом с той незнакомой девчонкой, ему и совсем грустно стало. Теперь он пригляделся к ней: боже мой, какая-то ужасно стильная нескладеха… Нет, он был за стиль, за модерн, за то, чтобы и прическа, и юбочка, и туфельки соответствовали духу времени. У этой же по частностям все было вроде хоть и последним криком моды, но все кричало на разные голоса. И яркая пижамно-полосатая кофточка, и сверх всякой меры намалеванные глаза, и то ли лиловые, то ли фиолетовые волосы.