Одолень-трава - страница 19

Жил Боб — забавное совпадение! — в Бобовом переулке. Потому с чьей-то легкой руки встречи эти и звались посиделками на Бобах.

У Боба очень удобно. Квартира просторная — четыре большие комнаты. Отец у него — фигура, то ли член-корреспондент, то ли что-то в этом роде. И частенько в научных и всяких других командировках пропадает. Остается Боб с теткой по матери, а та в племянничке, что называется, души не чает. Вот тогда и выпадает лафа порезвиться, или, как у них принято говорить, развеяться.

Компания состояла по большей части из студентов художественных вузов и была довольно пестрой, разношерстной. Интеллигентному Бобу, правда, больше нравилось считать ее разноликой. «И это прекрасно, — добавлял он при этом, — что каждый имеет свое лицо, что каждый из нас — личность, индивидуум!»

Вадим ходил на посиделки чаще всего со своей однокурсницей Викой, а с той, в свою очередь, увязывалась еще и ее школьная подруга Муза. Потому их появление у Боба неизменно встречалось возгласом: «А вот и наша троица явилась!»

Бывал там — не один ли на всю компанию? — скромный паренек — «вечерник» Гоша. В компании было принято переиначивать имена на «зарубежный» манер, и Георгий сердился, когда его называли Джорджем или еще короче — Джо, но на его протесты никто не обращал внимания. «Может, тогда тебя и вовсе Егором?» — «Уж лучше так». — «Ну нет, не выпирай из ряда и не снижай общий уровень…»

Едва ли не самыми постоянными завсегдатаями посиделок, что называется душой компании, были неразлучные Альфа и Омега. Омега поступал со стихами в Литературный институт, но не прошел по конкурсу, а Альфа какое-то время учился на сценарном факультете ВГИКа, а теперь был в годовом академическом отпуске — «писал гениальный сценарий для Урусевского». Альфа — это от Альфреда, а «от чего» и почему Омега, Вадим толком не знал, да и, по правде, не очень и стремился дознаться — какая разница! Обе эти «личности», смелые до нахальства, задиристые, были ему несимпатичны, если не сказать неприятны. Развязное поведение Альфы и подыгрывающего ему Омеги коробило и хозяина «хауза» — воспитанного Боба. «Мальчики, пожалуйста, без хамства, — упрашивал он их. — Ну можно же без хамства?!» Однако упрашивания эти словно бы еще больше подогревали «мальчиков». Но — что делать! — приходилось терпеть. Альфа был близко знаком с самым модным в этом году поэтом (даже обещал привести его лично на посиделки), а Омега — с самым модным прозаиком. Они первыми узнавали все литературные и театральные новости, приносили с собой еще не опубликованные, ходившие в списках стихи и с художественным завыванием читали их. А если ко всему сказанному прибавить, что они кое-кому, тому же Бобу, сумели внушить о себе мнение как о личностях почти гениальных, только пока еще не признанных, станет ясно, что без этих сиамских близнецов, как они себя называли, обойтись было никак невозможно.

Поскольку модного пиита затащить на Бобовы посиделки никак не удавалось, Альфа с Омегой, как бы в порядке компенсации, время от времени приводили ничуть не менее талантливого, по их словам, стихотворца Эмку — всегда взъерошенного и измятого, будто бы только-только выдернутого из постели. Одевался Эмка на редкость неряшливо, за столом громко чавкал, а стихи читал с плотно зажмуренными — именно не закрытыми, а зажмуренными — глазами. Но кое-кого как раз все это и приводило в восхищение. Муза всерьез уверяла, что так могут себя вести «только отмеченные богом гении». Когда его та же Муза как-то спросила, а почему он не попробует поступить в Литературный, Эмка ответил, что никакой институт не может сделать из человека поэта, поэтом надо родиться, а поскольку он родился именно таковым, то и плевать хотел — тут для вящей убедительности Эмка натурально сплюнул — на всякие институты. Естественно, что в глазах Музы, да и не одной Музы, такой ответ только прибавил привлекательности и обаяния поэту-самородку. У Эмки даже имя не посмели переиначить. Впрочем, тут и нужды большой не было: оно и так звучало достаточно не по-русски.

Кто еще бывал в Бобовом переулке? Бывала еще парочка художников из Дома моделей — Кока и Софи. Парочку приглашали на посиделки как наглядное воплощение самой наиновейшей моды. И хотя по адресу Софи между собой и злословили, что, мол, она Софи, но далеко не Лорен, тем не менее каждый ее приход воспринимался с энтузиазмом, как своеобразный сеанс показа нового, только-только испеченного в их Доме то ли брючного, то ли еще какого ансамбля.