Одолень-трава - страница 151

— Я так думаю, — заговорил он тихим ровным голосом, — что у наших темных, невежественных, как мы их до самого последнего времени обычно величали, предков потребность в красоте была не меньше, чем у нас, высокообразованных. Не меньше, а может, даже и больше. Главное же — они творили красоту, мы же умеем только потреблять.

— Умные речи приятно слушать, — сказала Маша. — А теперь пойдем, я тебе что-то покажу.

На большой черно-лаковой пластине было изображено сельское праздничное гулянье. На одной стороне картины нарядные девушки вьют венки и бросают на воду: не потонет — осенью жди сватов, потонет — дожидайся следующего года. На другой стороне — хороводы, игры, пляски под гармонь. Чуть поодаль стоят пожилые селяне и любуются на своих сынов и дочерей.

Дементий признался, что «пропустил» пластину, и сейчас рассматривал ее с интересом и удовольствием.

— Вот и опять возьми, — сказал он, как бы продолжая разговор. — Здесь нет ни артистов, ни зрителей, если не брать в счет этих пятерых стариков. Здесь все — артисты, певцы и музыканты, все — участники этого праздничного действа… А сельская свадьба! Это же настоящее оперное представление в нескольких актах. Но и там все участники этой оперы — и творцы ее, и зрители-потребители одновременно… И вся эта красота, увы, полностью вытеснена из жизни, будто кому-то мешала. Будто зритель-потребитель это лучше, чем участник-творец.

— Другие времена — другие песни.

— Вот именно: другие песни…

Они еще раз прошлись по залам, останавливаясь лишь у отдельных экспонатов, проверяя, что «совпало», а что нет. Получилось примерно пятьдесят на пятьдесят.

— Дело сделано, — сказал Дементий по выходе из музея. — Теперь не грех бы и… — он намеренно не стал договаривать.

— Предложение принимается, — и так поняла его Маша.

Еще бы не понять: если Дементий после борща с пампушками успел проголодаться, что же говорить о Маше с ее стаканом студенческого кофе!

В конце переулка они нашли небольшое и в эти послеобеденные часы безлюдное кафе.

— Нас могут неправильно понять, если в столь знаменательный день мы ограничимся чаем и не выпьем ничего более крепкого, — нарочито витиевато провозгласил Дементий, когда они уселись за угловой столик у окна.

— И это предложение принимается, хотя и с оговорками, — в тон ему ответила Маша.

— Понятно. Возьмем по стаканчику… пардон, по бокалу виноградного сока…

Пока усаживались за стол да читали меню, пока дожидались официантку и потом соединенными усилиями вырабатывали заказ («вырезки нет», «азу кончилось»), Дементий чувствовал себя при деле и все шло хорошо. Но вот заказ принят, Маша сидит по одну сторону столика, он — по другую, где-то в глубине помещения негромко играет музыка и под нее на непонятном чужом языке страстным речитативом выкрикивает что-то мужской голос. Что дальше? Слушать эту музыку?

В музее, когда они разошлись в разные стороны и Дементий издали взглядывал на Машу, откровенно любуясь ею, он мог заниматься этим сколько его душе угодно. Сейчас — другое дело. Вообще-то он бы и сейчас не прочь посидеть да поглядеть на Машу, но сидели они близко, лицо в лицо, и как же это можно, облокотившись на стол и подперев подбородок ладонями, предаваться молчаливому созерцанию? Хорошо ли, по-мужски ли это будет? Надо думать, в глазах Маши он и так стоит не очень высоко, нельзя падать еще ниже. От кого-то из друзей еще там, на стройке ГЭС, он слышал, что современные женщины не любят робких, чувствительных воздыхателей, им подавай мужественный железобетон…

Мужской голос сменился женским. Певица какое-то время тоже речитативно наговаривала под музыку слова, потом — будто кто ее в мягкое место шилом кольнул — высоко, тонко заверещала; и уже дальше слышался только один истошный крик. Возможно, в нем и был какой-то смысл, но, однако, почему раньше пели, а мы — кричим?.

— Ты сказала: другие времена — другие песни, — вспомнил он слова Маши. — А еще и так говорят: в наш космический век слушать тягучую песню о том, как в степи глухой замерзал ямщик или как молодая пряха у окна сидит — да кому же это интересно?! У нашего времени — другие ритмы.