Одолень-трава - страница 150

Нелегкой была жизнь крестьянина. Но и она состояла не из одних будней. Были и праздники. Игрались свадьбы. Приданое для невесты собиралось годами и хранилось в так называемых коробьях. С годами копились у нее, пусть и не ахти какие дорогие, девичьи украшения: перстеньки, сережки, бусы, мониста. Они хранились в шкатулках. Ну, а уж если шкатулки делались для украшений, самим им тоже надлежало быть красивыми, чтобы радовать и девичий глаз и девичье сердце.

И как тому сердцу было не возрадоваться, не замереть в сладкой истоме, когда девица видела на крышке шкатулки, как нарядно одетый молодец ведет из церкви невесту к лихой тройке, запряженной в расписные сани?! А вот тройка уже мчит жениха с невестой заснеженным полем…

Нет, не только свадебными сюжетами расписаны изящные шкатулки. Вот крестьянки жнут рожь (и в одной из жниц не себя ли видит красна девица?), а вот широко, вольно ведет косой по луговым цветам молодой косарь (не ее ли суженый?). На этой шкатулке полный месяц плывет над рекою, а на этой — вдоль по улице метелица метет. Крестьянский быт причудливо переплетен с фантазией, сказкой. Тут и царь Салтан, и Золотой петушок, Иван-царевич на Сером волке и Топтыгин на облучке летящей тройки, Демьянова уха и ковер-самолет.

А какая тонкость письма — что-то кистью писано, а что-то и одним волоском! — какая яркость красок и их смелое и в то же время безупречно верное сочетание!.. Нас учат рисунку, композиции, мы проходим теорию цвета и света, постигаем особенности пейзажной, жанровой, лирической, эпической, и еще бог знает какой живописи. А где, в каких институтах учили этих народных художников? И между тем — вот оно, абсолютно безошибочное чутье и в рисунке, и в композиции, знание законов света и цвета, гениальное сочетание в одной картине жанра и пейзажа, лирики и эпоса, фантастики и реализма…

Как это понимать? Как это объяснить?

Какие знания о жизни наших отцов и дедов мы выносим из школы? Самые скудные. Запоминаем мы главным образом то, что предки наши жили бедно, трудно, ходили в лаптях и азямах и, не в пример нам, грамотеям, не умели ни читать, ни писать. И все тут вроде бы правильно: и в синтетике не ходили, и грамотных среди них было немного. Но почему мне в школе не объяснили, зачем моему деду или прадеду надо было корпеть над украшением избы деревянными полотенцами, резными наличниками? Ведь он жил бедно, в неурожайные годы хлеба до новины не хватало — какие еще там полотенца и затейливые наличники с берегинями, до них ли? Зачем ему было вырезанную из дерева чашку и ложку еще и расписывать чудесными узорами — ведь и всего-то хлебал он из этой чашки обыкновенные щи или ел столь же обыкновенную кашу?..

Когда они сошлись с Машей, Дементий повел ее к дворовым воротам, украшенным резным растительным орнаментом, которые он видел в самом начале экспозиции.

— Вот, смотри!

— Я уже видела и даже запомнила. Красиво!

— И как это ты понимаешь?.. Через эти ворота мужик возил навоз со двора в поле… Понимаешь — навоз?

— Понимаю, — не очень уверенно ответила Маша.

— А если понимаешь, скажи: зачем ему было эту красоту наводить? Что, мужику больше и делать было нечего? Ведь не какой-нибудь парадный выезд, а обыкновенные дворовые ворота.

Уразумев наконец, что от нее хотят, Маша облегченно улыбнулась и взяла Дементия под руку.

— Хороший вопрос задаешь, но… уж больно сердито, — опять улыбнулась и легонько сжала его локоть. — И в наказание за это — сам же на него и отвечай, а я послушаю.

— И отвечу, — с вызовом сказал Дементий и зачем-то попытался освободить локоть, будто Машина рука мешала его ответу.

Маша сделала вид, что ничего не произошло, и не только не отняла руку, но и еще сильнее сжала его локоть. И это понимание Машей его возбужденного состояния, ее терпеливая выдержка уже в следующее же мгновение отозвались в сердце Дементия такой жгучей благодарностью, что у него запершило в горле. «И с чего это я вдруг завелся, будто Маша виновата в нашем самодовольстве и самохвальстве, в нашем высокомерном непонимании и нежелании понять своих же родных дедов и прадедов?!»