— На что все это похоже? — обратилась Софи к Гранту. — Все это великолепие? Я никогда не читала Овидия, а вы? Во всяком случае, викторианством здесь и не пахнет[29].
— Как насчет Антониони?
— Что ж… пожалуй. Но не «Сладкая жизнь». По-моему, я не улавливаю никакого намека на социальное разложение, правда. А вы?
Он не ответил, и Софи посмотрела через стол на Аллейна.
— А вы? — спросила она у него.
Взгляд Аллейна упал на руку леди Брейсли, лежавшую на столе подобно брошенной вещи. Изумруды, рубины и бриллианты опоясывали эту дряблую конечность, на тыльной стороне ладони проступали вены, кольца сбились на сторону, а ногти — интересно, они у нее накладные? — подумал он и увидел, что так и есть, — оставили на скатерти легкие вмятины.
— Вы, — настаивала Софи, — улавливаете разложение в обществе?
А потом, осознав, по-видимому, присутствие леди Брейсли и, возможно, Кеннета, покраснела.
Цвет лица Софи воспели бы поэты эпохи короля Якова[30] — румянец очень нежно приливал к ее коже и светился под ней. Глаза ее сияли в свете свечей, а вокруг волос образовался нимб. Она была свежа, как маргаритка.
— В данный момент, — улыбнулся ей Аллейн, — совсем не улавливаю.
— Отлично! — обрадовалась Софи и повернулась к Гранту. — Тогда мне не нужно чувствовать себя виноватой за то, что хорошо провожу время.
— Вам так это нравится? Да, вижу, что нравится. Но почему вы должны извиняться?
— О… не знаю… пуританская жилка, наверное. Мой дед Джейсон был квакером[31].
— Он часто вам является?
— Совсем не так часто, но, думаю, как раз сейчас он здесь притаился. Знаете, «суетность, тщеславие» и проповедь о том, имеет ли человек право покупать столь дорогостоящий вечер, зная, что собой представляет мир.
— В смысле, вам следовало бы потратить эти деньги на добрые дела?
— Да. Или вообще их не тратить. Дедушка Джейсон был еще и банкиром.
— Скажите ему, чтобы уходил. Вы сделали массу добра.
— Я? Как? Невозможно.
— Вы превратили то, что обещало быть отвратительным вечером, в…
Грант осекся, переждал мгновение, а потом наклонился к ней.
— Да, что ж, хорошо, — поспешно проговорила Софи. — Вам не надо было из-за этого переживать. Дурацкий разговор.
— … в нечто почти приемлемое, — закончил Грант.
Аллейн подумал: «Она, без сомнения, вполне способна за себя постоять, но ветреной я бы ее не счел. Наоборот. Надеюсь, Грант не хищник. В ее мире он бог, и внешность у него романтическая, и опустошенный бог к тому же. Просто работа, чтобы заполнить время в Риме. Старше ее лет на двадцать, вероятно. Он снова заставил ее покраснеть».
Сидевший во главе стола майор Свит заказал себе еще порцию коньяка, но никто его примеру не последовал. Бутылки с шампанским в беспорядке стояли в ведерках со льдом, кофейные чашки унесли. Появился Джованни, переговорил с официантом и удалился вместе с ним, предположительно оплатить счет. Метрдотель Марко уверенно надвинулся на них и не в первый раз принялся наклоняться, смеяться и ворковать над леди Брейсли. Она пошарила в золотистом ридикюле и, когда Марко поцеловал ей руку, оставила что-то в его руке. Этот маневр, с некоторыми отклонениями, он повторил с баронессой, вставил веселую похвалу Софи, охватил весь стол всеобъемлющим поклоном и умчался прочь, покачивая бедрами.
— Ну и штучка, — сказал Кеннет, обращаясь к тетке.
— Дорогой, — ответила она, — что ты такое говоришь! Правда, он гадкий, майор? — окликнула она через стол майора Свита, который неотрывно разглядывал Софи поверх бокала с бренди.
— Что? О! Отвратительный, — отозвался майор.
Кеннет пронзительно засмеялся.
— Когда мы едем? — спросил он, ни к кому конкретно не обращаясь. — Куда мы отсюда поедем?
— Мы теперь веселые! — воскликнула баронесса. — Теперь мы танцуем, и все шикарно, и ночная жизнь. В «Космо», да?
— В «Космо»! — смеясь, эхом отозвался барон.
Они широко улыбнулись, обводя взглядом сидящих за столом.
— В таком случае, — сказала леди Брейсли, беря сумочку и перчатки, — я голосую за ritirata[32].
В мгновение ока подскочил официант, чтобы набросить ей на плечи меха.
— Я тоже, я тоже, — подхватилась баронесса, и вместе с ними ушла и Софи.
