— Баблосы тебе не понадобятся.
— Почему?!
— От трудов таких тяжких на гособеспечение перейдешь. В сумасшедшем доме все бесплатно.
— Издеваешься?
— Есть немного.
— То есть тебе меня — бедную и несчастную — совсем не жаль?!
— Жаль, конечно… что дури в тебе еще до фига и больше.
— Ты чо!? Ты меня, типа, дурой назвал?! — мое солнечное сплетение обожгло изнутри обидой, словно туда плеснули крутым кипятком из кастрюли с варящимися пельменями.
— Суди сама, Ника. Как еще можно назвать человека, которого постоянно, как лоха, разводят сказками о баснословных премиальных. Ты бегаешь за копейки целыми днями. Разве это похоже на поведение умного, знающего себе цену человека?
— Итак, я, значит, дура…
— Ага.
— Злой ты, Толик! — внутри моего разгневанного организма все горело-кипело-плавилось, и мне даже казалось, что стоит хоть чуть-чуть расслабить уши, из них тут же с воем повалит густыми и горячими струями пар. — Ухожу от тебя! Больше не звони и не мыль мессаги! Ушла любовь, завяли помидоры!
Я — разъяренная и обиженная, словно кошка, выпоротая хозяином за абсолютно чужие какашки, — двинулась к выходу из сарая, оставив Толика за спиной. Сбила ударом ноги на землю сложенные пирамидой копья, стоящие на моем пути. И грязно-прегрязно выругалась (не надо было этого делать; не дамское дело — так ругаться незнамо из-за чего; вот было бы из-за чего, тогда совсем другое дело).
— Ты чего это? — не понял Толяк.
— Вот перестану терять тут время и сразу же сделаю карьеру, — проговорила я на ходу.
Затем я остановилась и сорвала с себя покрытый пятнами ржавчины и масла фартук. Бросила его на землю. Повернулась к Толику. И заявила:
— Вот увидишь, да вы все увидите: я стану величайшей страховщицей мира!
— А если не станешь?
— Тогда умру.
— Стоит ли оно того? — усмехнулся Толик.
— Не важно. Главное, стать творцом своей судьбы.
— Зачем?
— А затем, что меня задолбало, что все мной помыкают. Я не раба! Раба не я!
— Это, типа, восстание рабынь?
— Это личностная революция!
«А ведь хорошо сказанула, старуха! — похвалила я себя. — Тебе бы на митингах выступать, не батрачить до потери пульса на упырей из ОВО «ЛАДИК». Вгонят в могилу они меня, болезную, такой непосильной работой…
Глава 7. Какой, на хрен, чепчик!?
1
Вот только сделать теперь это было не просто, поскольку через неделю после памятной стрельбы из пищали по кабыздоху я снова поцапалась с Толиком…
Повод для второго вдрызгразругательства с Толиком был еще глупее, чем для первого.
Дело было так.
Я вошла в спортзал «Кальчужника».
Там Толик и наш общий приятель Тоха, одетые в пластиковые, крашенные под вороненую сталь щитки, имитирующие рыцарские доспехи, фехтовали на деревянных мечах.
— Всем привет! — известила я народ о своем прибытии.
Толик и Тоха остановились и сняли шлемы.
— Привет-привет! — отсалютовал мне мечом Тоха.
— И тебе, Ника, не хворать! — поприветствовал меня Толик. — А как же помидоры?
— Толик, не припутывай личное к общественному! — разозлилась я (и чего разозлилась, спрашивается?).
— Какие помидоры?! — не въехал в тему Тоха.
— Не заморачивайся, Тоха, — сказал ему Толик. — Рад, что ты сегодня на позитиве, Ника. Тогда наверняка с обрадуешься: совет стаи определил тебе, Натахе и Жанке роли придворных дам на Большой тусне реконструкторов, что в День города будем проводить.
— Мэрия дала бабки и площадку, — поведал Тоха. — Нам даже шмоток с театров навезли. Иди в большую каптерку и подбери себе платье. Там даже чепчик с вуалью и туфли сможешь подобрать!
— Чепчик?! — ужаснулась я.
— Ага, — кивнул Тоха.
— Какой на хрен чепчик, упыри!? — завопила я (и чего завопила, спрашивается?) — Это чо!? Типа, заговор?!
— О чем ты, Ника? — недоуменно спросил Тоха. — Все по справедливости.
— Фигасе — «по справедливости»! — возмутилась я (и чего возмутилась-то?). — Вы, блин, будете на лошадях — с пиками и палашами, а я в массовке с дурами из «Рябинушки» буду всяких там расфуфыренных сударынь изображать?
Не желая вступать со мной в дискуссию, Тоха и Толик надели шлемы и продолжили бой, опозорив меня таким равнодушием к моим чувствам.
А я вместо того, что затеять скандал или драку, стояла столбом, не зная, как поступить. Во мне вулканической лавой бурлило возмущение. И оно требовала от меня выпустить его наружу.
