– Тогда откуда у тебя эта ссадина?
– Ну, не помню. Да разве это важно?
– Хорошо, что в итоге все уладилось.
– Знаешь, Пол, – говорит она, – иногда ты меня разочаровываешь. Это было такое забавное и увлекательное происшествие, а ты продолжаешь сыпать банальностями. Конечно, все в итоге уладилось. Так всегда бывает, разве нет?
Ты не отвечаешь. У тебя как-никак есть гордость. И, на твой взгляд, утверждение о том, что все можно уладить, как и противоположное утверждение о том, что уладить ничего нельзя, одинаково банальны.
– Ну, не дуйся. Это был самый интересный день в моей жизни. И все, все были чрезвычайно ко мне добры.
Вооруженные люди. Полицейские. Санитары. Врачи. Русские. Ватикан. Стало быть, все в мире идет своим чередом.
* * *
В тот же вечер, принеся домой купленную по дороге пиццу, я поведал эту мрачную историю Анне. Рассказывал увлеченно, любовно, даже радостно, хотя и не на сто процентов. Воображаемые грабители, настоящие полицейские, слиток золота, перья, санитары, больница. Нелицеприятные замечания Сьюзен в мой адрес я пропустил. И тем не менее видел, что Анна реагирует не так, как я ожидал.
Помолчав, она сказала:
– Значит, бюджетные средства пошли коту под хвост.
– Странный взгляд на вещи.
– Неужели? Полиция, отряд особого назначения, скорая помощь, больница. Все сбиваются с ног и суетятся вокруг нее одной – только потому, что у нее белая горячка. И ты с ними заодно.
– Я? А чего от меня ждать, если мне звонит квартирант и сообщает, что в доме вооруженные полицейские?
– Я и не ждала ничего другого.
– Ну, тогда…
– Я бы не ждала другой реакции даже в том случае, если бы мы с тобой заказали столик в ресторане, купили билеты в кино или спешили на самолет, чтобы уехать на выходные.
Над этим стоило подумать.
– Да, вряд ли моя реакция была бы иной.
Я понял, что мы заходим в тупик. Одна из причин, почему я выбрал Анну, была ее прямота. В которой есть и положительные, и отрицательные стороны. Думаю, таковы все без исключения черты характера.
– Слушай, – сказал я. – Мы же с тобой говорили насчет… этих дел, когда начали встречаться.
Почему-то в тот миг я не смог произнести имя Сьюзен.
– Говорил ты. Я слушала. Это не значит, что я во всем с тобой согласна.
– Выходит, ты ввела меня в заблуждение.
– Нет, Пол, это ты умолчал об истинных масштабах проблемы. Возможно, в будущем, если у меня появится ежедневник, чтобы вносить туда назначенный ужин, или поход в театр, или отъезд на выходные, я буду добавлять приписку: «В зависимости от количества выпитого Сьюзен Маклауд».
– Ты несправедлива.
– Возможно, но это правда.
Мы замолчали. Вопрос был в том, хотим ли мы зайти в этом разговоре еще дальше. Анна хотела.
– И раз уж мы об этом заговорили, Пол, добавлю, что для меня Сьюзен Маклауд… не то чтобы идеал женщины.
– Понимаю.
– Но я постараюсь всегда относиться к ней по-доброму – ради тебя.
– Знаешь, это очень великодушно с твоей стороны. И раз уж об этом зашла речь: когда-то я ей пообещал, что в моей жизни для нее всегда найдется место, хотя бы на чердаке.
– Но мне для жизни чердак необязателен, Пол. – Наконец она высказала это вслух. – Особенно если там обретается какая-то сумасшедшая.
Я позволил этой последней реплике заполнить повисшую между нами тишину. В конце концов я с чопорным – уверен – видом сказал:
– Напрасно ты считаешь ее сумасшедшей.
Она не стала отказываться от своих слов. Я понял, что единственный во всем мире понимаю Сьюзен. И даже если я переехал, мыслимо ли бросить ее одну?
Мы с Анной встречались еще недели две, скрывая друг от друга свои мысли. Но я не удивился, когда она решила со мной порвать. И в тот момент я ее не винил.
* * *
Стало быть, в итоге ты изведал мягкую любовь и жесткую любовь, чувства и разум, правду и ложь, обещания и угрозы, надежду и стоицизм. Но ты же не автомат, чтобы с легкостью переключаться с одного на другое. Каждая стратегия требует от тебя такого же эмоционального напряжения, как и от нее, а то и большего. Иногда, в легком подпитии, она впадает в легкомысленное, труднопереносимое настроение, отрицает и реальность, и твою заботу, и ты уже начинаешь думать: в долгосрочной перспективе она, конечно, разрушает саму себя, а в краткосрочной – еще больше вреда наносит тебе. Тебя захлестывает беспомощная, отчаянная злость и, что хуже всего, праведный гнев. Собственная праведность тебе ненавистна.
