– Ужасно смешно, правда?
Ты соглашаешься. Ей всегда нравился Вудхаус, и ты усматриваешь здесь добрый знак. Начинаешь рассказывать, что пишут в газетах. Упоминаешь открытку, полученную от Эрика. Сообщаешь, что на Генри-роуд все в порядке. Она слушает вполуха, потом хватает другую пару очков – опять же не своих, – вновь наобум открывает книгу и, похоже ничего не видя в этих очках, заявляет:
– Бред какой-то, правда?
У тебя вот-вот случится разрыв сердца, прямо здесь.
На следующий день ее снова накачали снотворным. Заговаривая с тобой, ее соседка осведомляется, какой диагноз «у вашей бабули». Ты уже настолько обессилел, что отвечаешь:
– Алкоголизм.
Женщина брезгливо отворачивается к стенке. Ты читаешь ее мысли: с каких это пор пьянчужкам отводят лучшие койки? А тем более – спившимся женщинам? Ты обнаружил такую закономерность: у алкоголиков-мужчин часто бывает забавный, даже трогательный вид; молодым, неуправляемым алкоголикам обоего пола обычно потакают; но женщины-алкоголички, достаточно взрослые, чтобы отвечать за свои поступки, чтобы быть матерями, а то и бабушками, считаются последними ничтожествами.
Назавтра она снова бодрствует и не смотрит в твою сторону. Ты просто сидишь рядом. Взгляд упирается в стоящий перед ней поднос. На сей раз ночной рейд принес ей всего две пары чужих очков и еще бульварную газетенку, которую она не потерпела бы в своем доме.
– Я считаю, – наконец возвещает Сьюзен, – что ты прослывешь одним из самых изощренных преступников за всю историю.
Ты уже склонен согласиться. Почему бы и нет?
Угрозы перевести ее на психиатрическое отделение прекратились: желторотый гитлеришка упражняется в черной магии на других, менее агрессивных пациентах. Но тебе сообщают, что продолжать ее лечение нецелесообразно, что отдых, по всей видимости, пошел ей на пользу, что это место совершенно ей не подходит и вообще пора освобождать койку. Все предельно ясно, и тем не менее возникает вопрос: а какое место ей подходит? И за этим вопросом стоит другой, более общего свойства: есть ли вообще для нее место в этом мире?
Когда вы с ней уходите, соседка по палате демонстративно не смотрит в вашу сторону.
* * *
Тебе потребовалось несколько лет, чтобы понять, сколько тревог и адских страданий стоит за ее насмешливым пренебрежением. Вот почему ей нужен ты, твердый и решительный. Ты по доброй воле и по любви взял на себя нынешнюю роль. В ней ты ощущаешь себя достаточно взрослым, чтобы стать гарантом. Это, конечно, означает, что в течение большей части своего третьего десятка ты был вынужден отказаться от всего, чем наслаждались твои ровесники: не мог напропалую трахаться с девчонками, дрейфовать, как хиппи, по миру, баловаться наркотиками, срываться с катушек и просто валять дурака. Пришлось отказаться и от алкоголя; но в конце-то концов, у тебя перед глазами постоянно была наглядная антиреклама спиртных напитков. Сьюзен ты ни в чем не упрекал (за исключением разве что невозможности выпить) и не считал, что взвалил на себя непосильное бремя. Так уж сложились ваши отношения. Благодаря им ты повзрослел, или достиг зрелости, хотя и не вполне обычным способом.
Но когда между вами начинаются трения, когда все твои попытки спасти ее терпят крах, ты признаешься себе кое в чем, от чего, собственно, и не прятался – просто не успевал заметить: эта особая динамика ваших отношений вызывает и у тебя свою, особую панику и адские муки. Притом что однокашники по юридическому факультету вроде бы считают тебя приветливым и здравомыслящим, хотя и немного замкнутым, под этой видимостью в тебе клокочет смесь неоправданного оптимизма и невыносимого беспокойства. Твой внутренний настрой резко меняется в зависимости от ее состояния; хотя ее жизнерадостность, даже неуместная, видится тебе подлинной, а твоя собственная – сугубо условной. Сколько еще продлится этот крошечный миг счастья, спрашиваешь ты себя раз за разом. Месяц, неделю, двадцать минут? Разумеется, определенного ответа нет, поскольку от тебя это не зависит. Да, твое присутствие действует на нее благотворно, однако обратное вовсе не обязательно справедливо.
