Но ты не можешь бросить Сьюзен. Разве мыслимо лишить ее твоей любви? Если не ты, то кто же будет ее любить? А может, все еще сложнее. Дело же не только в том, что ты ее любишь, а в том, что она стала для тебя пагубным пристрастием. Вот ведь ирония, да?
* * *
И однажды у тебя в голове возникает некий образ: образ ваших отношений. Ты стоишь у окна мансарды в доме на Генри-роуд. Каким-то образом Сьюзен выбралась из окна, и ты ее удерживаешь. За запястья, конечно. Но тяжесть ее тела не дает тебе втянуть ее обратно. Ты напрягаешь все силы, чтобы она не утащила тебя за собой. В какой-то момент она раскрывает рот, чтобы закричать, но не издает ни звука. Вместо этого у нее изо рта вываливается челюсть и с пластмассовым стуком ударяется о землю. А вы оба застряли наверху, сцепленные вместе, и не шевельнетесь до твоей полной потери сил – до ее падения.
Это всего лишь метафора – или самый страшный сон; и все же некоторые метафоры застревают в мозгу прочнее, чем воспоминания о реальных событиях.
* * *
В голову приходит и другая картина, основанная уже на реальных событиях. Вы снова в Деревне, вдвоем, на вершине своей любви, безмолвно и полностью поглощенные друг другом. На ней надето ситцевое платье с цветочным рисунком, и, зная, что ты на нее смотришь (а ты постоянно на нее смотришь), она бросается на диван с ситцевой цветочной обивкой и говорит: «Смотри, Кейси-Пол, я исчезаю! Это фокус!»
И на какой-то миг ты отчетливо видишь только ее лицо и ноги в чулках.
Теперь она снова показывает фокус с исчезновением. Тело ее здесь, а все, что внутри – сознание, память, душа, – ускользает. Ее память затмевают сумрак и ложь, а связность достигается лишь за счет измышлений. Разум ее колеблется между ошеломленной инертностью и истерическим непостоянством. Но душа показывает фокус с исчезновением, и выдержать это труднее всего. Как будто Сьюзен своими метаниями всколыхнула ту грязь, что таится на дне у всех и каждого. Из-за этого на поверхность поднимаются безадресный гнев и страх, отчаяние и грубость, эгоизм и недоверие. Торжественно заявляя тебе, что, по ее твердому убеждению, ты поступаешь с ней не просто мерзко, но преступно, она сама этому верит. В ней не остается и следа нежности, смешливости, доверительности – того, что определяло характер женщины, которую ты полюбил.
Отменяя встречи с друзьями, ты объяснял:
– Поймите, у нее сегодня плохой день. Она сама не своя.
А когда они видели ее пьяной, говорил:
– Она все та же – это маска. Под маской она все та же.
Сколько раз ты повторял это другим, обращаясь на самом деле к себе?
И однажды настает день, когда ты перестаешь верить этим словам. Ты больше не веришь, что это маска и под ней все, как прежде. Ты убеждаешься, что «сама не своя» – это ее новая сущность. Ты страшишься, что напоследок она до конца исполнит свой трюк с исчезновением.
* * *
Но ты предпринимаешь последнее усилие, и она тоже. Ты определяешь ее на лечение. Не в клинику Британской национальной лиги трезвости, как планировал, а в женское отделение больницы общего профиля. Усаживаешь ее на скамью, пока медрегистратор заполняет карту, и еще раз деликатно, уже в который раз втолковываешь, как она дошла до такой жизни, как ее будут лечить и каких результатов можно ожидать.
– Я сделаю все возможное, Кейси-Пол, – нежно говорит она.
Ты целуешь ее в висок, обещаешь навещать ежедневно. И держишь слово.
Для начала ее на трое суток погружают в забытье, чтобы беспрепятственно вывести из организма алкоголь и в то же время успокоить взбудораженный рассудок. Ты сидишь возле нее, оберегая ее легкий сон, и думаешь, что на этот раз все получится. На этот раз ей обеспечен должный медицинский надзор, поставлен диагноз (и даже она сама не спорит) и дело наконец-то сдвинется с мертвой точки. Ты смотришь на ее умиротворенное лицо, вспоминаешь ваши самые счастливые годы и надеешься их вернуть.
Придя на четвертый день, ты по-прежнему застаешь ее спящей. Требуешь встречи с врачом, и к тебе выходит стажер лет двадцати с папкой-планшетом в руках. Ты спрашиваешь, почему больная до сих пор под действием снотворного.
