Каждый этап плавно перетекает в следующий. И наступает такая парадоксальная ситуация, с которой ты поначалу пытаешься бороться. Если ты ее любишь, в чем нет ни малейшего сомнения, и если любить – значит понимать, то понять ее – значит понять, среди прочего, и причины ее алкоголизма. Ты анализируешь ее предысторию, недавнее прошлое, нынешнее положение дел и вероятное будущее. И, придя к пониманию всех этих ступеней, ты делаешь какой-то резкий скачок от полного отрицания ее алкоголизма к отчетливому пониманию всех его возможных причин.
Но вместе с этим приходит и беспощадная хронология. Откуда тебе знать, – может, Сьюзен попивала все годы, что прожила с Маклаудом. Но теперь, живя с тобой, она точно превратилась в алкоголичку, и процесс отнюдь не завершился. Этот вывод вместил в себя столь многое, что сразу и не охватить, а тем более не принять.
* * *
Она сидит в стеганой ночной кофте, вокруг разбросаны газеты, у локтя кружка давно остывшего кофе. Лицо хмурое, подбородок выдвинут вперед, как будто она весь день жует жвачку. Шесть часов вечера; ты – студент-правовед выпускного курса. Сидишь на краешке кровати.
– Кейси-Пол, – заводит она любовно-озадаченным тоном, – я поняла, что между нами нечто всерьез разладилось.
– Возможно, и так, – спокойно отвечаешь ты.
Наконец-то, думается тебе, настал момент для решающего прорыва. Чему быть, того не миновать, правда? Все сходится в точке кризиса, потом начинается жар, а после сознание светлеет и вновь возвращается разумное, счастливое начало.
– Но я ломаю голову день и ночь – и не улавливаю основного.
Так, что делать дальше? Сразу перейти к теме пьянства? Предложить вновь обратиться к врачу, но уже к специалисту, к психиатру? Тебе двадцать пять лет, ты не готов к таким ситуациям. В газетах не печатают материалов под заголовком «Как помочь своей немолодой любовнице-алкоголичке». Справляться нужно самому. У тебя еще нет концепции жизни, а есть лишь представление о некоторых муках и радостях. Вместе с тем ты по-прежнему веришь в любовь и ее целительную силу, способную изменить человеческую судьбу, и даже две. Ты веришь в ее неуязвимость, стойкость, способность сокрушить любого недруга. По сути, на данный момент это и есть твоя концепция жизни.
И ты стараешься изо всех сил. Берешь Сьюзен за одно запястье и рассказываешь, как вы с ней познакомились, как полюбили друг друга, как вытянули счастливый жребий и соединили свои судьбы, как сбежали в лучших традициях любовников и сейчас продолжаете жить вместе, наполняя смыслом и принимая на веру каждое слово, а потом мягко указываешь, что в последнее время она стала немного злоупотреблять спиртным.
– Ой, вечно ты об одном и том же, – отвечает она, как будто ты какой-то педант, одержимый навязчивой идеей, которая не имеет к ней никакого отношения. – Но если ты ждешь от меня подтверждения, то пожалуйста. Возможно, я иногда выпиваю одну-две капельки сверх того, что мне полезно.
Ты подавляешь свой внутренний голос, который с готовностью подсказывает: «Нет, не одну-две капельки, а одну-две бутылки».
Она продолжает:
– Я говорю о чем-то большем. С моей точки зрения, у нас начались серьезные нелады.
– Ты хочешь сказать, эти нелады подталкивают тебя к выпивке? Быть может, я чего-то не знаю?
Мысли мечутся в поисках какого-то ужасного, определяющего события ее детства, хуже, чем «французский поцелуй» дяди Хамфа.
– Господи, ну и зануда, – подтрунивает она. – Есть кое-что поважнее. То, что за всем этим стоит.
Мало-помалу ты начинаешь злиться.
– И что же, по-твоему, за всем этим стоит?
– Возможно, русские.
– Русские? – Ты даже не кричишь, а… рявкаешь.
– Зачем так кипятиться, Пол? Я же не имею в виду настоящих русских. Это просто фигура речи. Точно так же, как, допустим, ку-клукс-клан, или КГБ, или ЦРУ, или Че Гевара.
Кажется, единственный быстротечный шанс ускользает, и ты не можешь понять, кто в этом виноват: ты, она или никто.
– Ладно, – соглашаешься ты. – Русские – это фигура речи.
Но ей видится в этом только насмешливая издевка.
– Очень плохо, что ты теряешь нить разговора, Пол. За всем этим нечто стоит, нечто невидимое. Нечто, что держит все это вместе. Нечто такое, что, будучи собрано воедино нашими совместными усилиями, могло бы исправить все, исправить нас самих, неужели непонятно?
