Шел третий месяц как Глаз послал письмо Бородину, а его на этап не забирали. Дуплили в последнее время часто. Не будь он хозяйкой, легче бы жилось. А то полотенце в спальне пропадет — доставай, а то и простынь на мыло сядет. Не достанешь — помогальник грудянку отшибет. «Одлян, проклятый Одлян! Вот когда освобожусь, возьму и целую посылку полотенец, наволочек и простынь в зону на седьмой отряд вышлю. Пусть хозяйкам раздадут. Хоть месяц горя знать не будут».
Раз на этап не забирали. Глаз решил простыть и попасть в колонийскую больничку. Стужа на улице лютая. Ночью он встал и пошел в толчок. А в толчок ночью только в одном нижнем белье выпускали. Возвращаясь обратно, он перед отрядом лег на обледенелую дорожку грудью. Минут пять пролежал; замерз. «Воспаление легких должен получить, — подумал он и пошел в отряд. Но не простыл. Даже кашля не было. На следующую ночь опять лег грудью на обледенелую дорожку, но простуда не брала.
Дня через два еще решил попробовать. Выйдя из отряда, на углу столкнулся с Пирамидой.
— Глаз, — спросил Пирамида, — не знаешь, как простыть?
— Ложись грудью на дорожку и лежи.
— Да я несколько ночей лежу, но не простываю.
Пирамида пошел в отрад, а Глаз, размышляя, в толчок.
«Как же попасть в больничку?».
Когда Глаз жил в третьем отраде, то горячей водой ошпарился парень-кочегар, и его забирали в больничку в Челябинск. Воспитатели и парни суетились, срочно собирая его в дорогу. Многим ребятам хотелось оказаться на его месте. И Глазу тоже.
Глаз шел по зоне. Здесь, напротив больнички, была разбита клумба. Летом, идя мимо клумбы под сенью деревьев, всегда замедлял шаг. Цветы пахли дурманяще и напоминали запах пряников. И он, голодный, вдыхал аромат.
Сейчас клумба была под снегом, и голые деревья гнулись от порывистого ветра. И голодному Глазу захотелось лета, аромата цветов и запаха пряников.
Обойка чуть раньше закончила работу, и парни грелись у труб отопления.
— С письмами у меня ничего не получается, — сказал Антон, приложив руки к горячей трубе. — Я штук пять послал первому секретарю, уж как я его ни материл, а толку нет. Не отдает в милицию. Значит, не привлекут и на этап не отправят.
Антон достал из кармана две длинные иглы, такими гобелен сшивают на диванах. Иглы связаны нитками, и острые концы торчали в разные стороны. Длина иглы чуть не с ладонь.
— Как думаешь. Глаз, смогу проглотить?
— Да нет, Антон, больно длинные. Сразу в горло воткнется.
— А если так? — Антон достал из кармана маленький шарик вара, нанизал на иглу и, широко раскрыв рот, затолкнул в глотку и проглотил.
— Ну вот, а ты говорил не проглотить.
Он сделал это так быстро, что Глаз и опомниться не успел.
— Теперь-то меня точно в больничку заберут. В Челябинск. Пусть делают операцию и достают.
Глаз молчал. На душе так муторно стало, и он отошел от Антона.
Скоро съем прокричали, и парни двинули на улицу. К Глазу подошел бугор букварей Томилец.
— У меня к тебе базар. — Томилец посмотрел по сторонам. — Манякин говорит, что он две иголки проглотил на твоих глазах. Правда это?
— Правда, Томилец.
— А не врешь?
— Зачем мне врать? Я даже моргнуть не успел, как он глотнул их.
Из-за дверей вышел начальник отряда.
— Петров, — сказал начальник отряда, — почему ты не помешал Манякину проглотить иголки?
— Виктор Кириллович, я не поверил ему, что он такие длинные глотанет. Все было так быстро, что я и помешать бы не смог.
