Антон и Глаз сели на траву. Антон сказал:
— Закрой от ветра.
Огонь медленно полз к Антошкиному концу. Стало больно. Антон терпел. Огонь приблизился к каналу, и сера вспыхнула. Но сера была чуть-чуть влажная и вспыхнула вдругорядь. Стиснув зубы, Антон даже не ойкнул. Вытащил сожженную спичку, застегнулся и закурил.
— Когда загноится, — сказал он, — пойду в санчасть.
Дня через два Антон покатил в санчасть. Загноения, правда, не получилось. «Но ничего, — думал Антон, — все равно должны триппер признать».
— Так, что у тебя? — спросила медсестра.
Антон помолчал, глядя на медсестру, женщину средних лет. Неудобно говорить, но он выдавил:
— Член у меня болит.
Кроме медсестры, в медкабинете находилась женщина в гражданской одежде. Она сидела в стороне. Антон на нее покосился.
— Ну, — сказала медсестра, — показывай.
Антон расстегнул брюки.
— Это у тебя от онанизма, — засмеялась сестра, поглядев на свою подругу, — посмотреть бы на твое лицо, когда занимаешься. — И засмеялась опять.
Она смазала его какой-то мазью.
— Бинтовать не будем. Все равно бинт спадет. Ходи, каждый вечер смазывать будем, и быстро заживет.
Теперь по утрам он с трудом оправлялся. За ночь образовывалась короста и струя с трудом ее прорывала.
В санчасть Антон ходил недолго. Стеснялся медсестры. Недели через две все зажило.
Приближалась родительская конференция. Ребята писали домой, звали родителей приехать. Во время конференции — она проходила раз в год — родители ходили по зоне.
Глаз еще не писал, все откладывал, а писать пора. Оставался месяц. И он сказал Антону, что к нему, наверное, приедет отец.
— А ко мне мать не приедет. В отпуске была. Да и денег нет. Работает техничкой и брат маленький. С кем оставит?
С мужем мать Антона разошлась.
— Глаз, а я все же думаю из колонии вырваться, — говорил Антон. — Я первому секретарю нашего райкома написал несколько писем и отправил через шоферов. Одно письмо — еще из больнички. Ругаю его матом, стращаю, что как освобожусь — замочу. Каким матом я его крою, ты почитал бы!
— А зачем?
— Как зачем? Надоест письма получать — отнесет в милицию. Они меня за хулиганство и угрозы — к уголовной ответственности. Вызовут. Раскрутят. За мелкое хулиганство добавят год. Зато я из Одляна вырвусь. Прокачусь по этапу. В тюрьме посижу. А там и на взросляк.
— А не боишься, что первый секретарь райкома письма в колонию перешлет, и тогда с тобой здесь будут разбираться? Прикажет хозяин на толчок сводить. И отнимут полжизни. Я тебе не советую такие письма писать.
— Да не пошлет он их сюда. Откуда он знает, что меня за это могут избить? Нет, я рассчитываю — он письма в милицию отнесет.
Солнце садилось. Около пятого отряда — а он стоял напротив седьмого — вор Каманя в окружении шустряков играл на гитаре и пел песни. Глаз, остановившись невдалеке, слушал. Песни брали за душу. К Глазу подошли пацаны.
По бетонке, шатаясь, шел вор первого отряда Ворон.
— Смывайся, Глаз, — сказал Антон, — он пьяный любит моргушки ставить.
Парни быстрым шагом пошли в отряд, а впереди них понесся Ротан — так кликали парня. В отряде он ел больше всех и всегда — голоден. Глаз шел медленно.
— Стой! — крикнул Ворон.
Глаз мог ломануться. Вор за ним не побежит. Но Глазу все надоело. Он знал, что пацаны после двух моргушек Ворона отрубались. Глаз остановился.
— С какого отряда? — спросил Ворон, подойдя.
— С седьмого.
Ворон сжал руку. Сейчас закатит моргушку. Но он, разглядывая Глаза, медлил и, разжав руку, спросил:
— Как у тебя кликуха?
— Глаз.
— Глаз, я сегодня пьяный и обкайфованный, хочу кому-нибудь пару моргушек закатить. Но тебе не буду. — Ворон помолчал, глядя на Глаза, и спросил: — Кайфануть хочешь?
— Хочу.
Ворон протянул кайфушку.
— Кайфуй, Глаз, кайфуй.
Глаз двинул мимо отряда в толчок, на ходу вдыхая пары ацетона. Перед глазами пошли оранжевые круги. «Так, хватит, — подумал он, — а то на построении заметят». В туалете Глаз выбросил бумагу, а вату положил в карман. Решил кайфануть после отбоя.
По дороге в отряд Глаз приложился к вате, боясь, как бы пары ацетона не выдохлись, пока будет проходить вечерняя поверка. Но она прошла быстро, и Глаз, разобрав постель, с головой нырнул под одеяло, и стал кайфовать. Ацетон почти выдохся, и кайфовать было неприятно. Но Глаз неплохо заторчал и стал думать, как ему обмануть всех рогов, воров и Кума, вырваться из Одляна.
