Мы сходили к водопаду. Тысячелетия точила вода эти базальты, три мощные ступени с поворотом на девяносто градусов получились. Стоишь в начале водопада, конца не видно, всюду радуги водяной пыли и многотонный гул падающей воды.
Вернулись и стали варить уху из Степиных хариусов. Сам рыбак от избытка эмоций, не дождавшись еды, ушел спать и спал до утра, а мы — Васька, наш охотский товарищ Саня Мальков и я — сели бражничать. В первый день это святое. Только приняли по первой, разразился чудовищный ливень. Мы друг друга не видели, но как сидели, так и остались, даже успели за ливень выпить, прикрывая кружки руками. Он был теплый, лил недолго, а потом вышло солнце.
Лена шла прямо, по левому берегу рос высокий сосняк, где-то здесь должно было быть зимовье. Я зачалился, привязал лодку и, хватаясь за корни, влез на крутой сыпучий обрыв. Осмотрелся. Троп от реки не было, лес стоял нетронутый, я пошел вдоль берега. Тропинка тянулась над обрывчиком, но не самым краем, а пряталась за кустами — так звери и ходят: они видят, а их не видно. Глухарь взлетел где-то неблизко, но все равно напугал громким хлопаньем среди таежного безмолвья. Я искал следы людей, но их не было. Только очень старые — вот двумя ударами топора свалена сосна в руку толщиной. Зимой рубили, по снегу, пенек высокий остался. Но когда это было? Не сказать. Я пнул торчащий из мха стволик, тот легко упал и рассыпался в рыжую труху. Кто и когда срубил здесь высокую сосенку? В этом ничем не приметном месте тайги? Шест под капкан заготовил, или что-то починить понадобилось, а может, застрявшую в ветвях белку доставал. Тридцать лет назад? Или пятьдесят? Кто знает? Тайга долго помнит человека.
Избушка стояла ниже. Вокруг было порядочно вырублено и выпилено, старые, мятые ведра валялись, тазы дыроватые, ржавые банки из-под консервов… Коптильный сараюшка, в хлам разоренный местными косматыми хозяевами. Аккуратно заглянул в избушку, я почему-то всегда осторожно веду себя возле зимовеек. Дверь была вырвана и валялась на земле, внутри мишка тоже все осмотрел, печку переставил по-своему и вышел в окно. Нежилое было зимовье, стояло бы на берегу, кто-то чайку остановился бы сварить, кто-то переночевал, присматривали бы, поправляли, и все было бы иначе.
Вернулся к берегу. На зеленой мшистой полянке над рекой темнели остатки костра. Два года назад мы здесь обедали с моими. Вид на Лену и на сопки за ней был отличный, ветерок тянул вдоль реки, разгоняя комаров. Припекало, Таня сидела под старой сосной, чистила картошку, пацаны набрали сучков и шишек, сделали небольшой костерок, и Степа, была его очередь, варил уху. Он, кстати, неплохо это делает. Остатки костра сохранились так хорошо, будто жгли его здесь неделю назад. Словно не прошло двух зим с сугробами, дождями и ветрами… К сосне была прислонена тонкая палочка. Она была затесана с одной стороны, и я вспомнил, как Серега от нечего делать тесал ее ножом, потом накалывал ею шишки и подкладывал в огонь.
День был жаркий, ленивый, мы наелись, и нам не хотелось никуда двигаться. Лежали на мху вокруг погасшего огня и шутили по поводу обжорства. Наконец кто-то что-то ляпнул, мы расхохотались и, заражая друг друга, долго не могли остановиться. Ползали на коленках по поляне и умоляли прекратить…
Из-за утренней рыбалки времени на обед у меня не было, но я достал из лодки котелок и пошел собрать дров. Приятно было хоть чайку тут попить, о своих вспомнить.
Я разулся, подсушивал сапоги у небольшого огонька из наших же сучочков и пил чай с хлебом. Посередине полянки росла сосенка, Степа с Сереней огородили ее палочками, чтобы мы не растоптали, такая она была маленькая. Теперь ей исполнилось три годика, она поднялась почти на полметра и раскинула пушистые колючие лапки, а заботливые палочки все стояли, защищая ее.
Погода портилась, и часа не прошло, что я был здесь, а небо с севера совсем закрыло тяжелой чернотой, налетали такие порывы, что я встал и перевязал лодку за большое дерево. Достал непромокаемую куртку и подбросил сучьев в костер. Небо почти все заволокло, временами только меж туч пробивалось нехорошее, строгое и чужое солнце. Ветер гнал волны по плесу, поднимал вороха листьев с косы, они крутились в вихрях и взвивались высоко над лесом. Особенно доставалось другому берегу. Большие деревья раскачивало, молодые елки и сосенки гнуло вдоль опушки.
