Маленький серый котёнок, наречённый Шкреди, выглядывал из-под дивана и пытался подцепить штанину Сгущёнкина когтем. Сгущёнкин никак не мог решиться.
На помощь пришла Анна Николаевна. Она больше не хотела слышать стенаний отца-одиночки, взяла у него бутылочку и накормила младенца.
– Вот и всё, – она, как филин, мигнула глазами и ушла к себе в комнату кутаться в одело.
Анатолий Сгущёнкин отчаянно не понимал, что происходит. Ему не доводилось испытывать столь сильного чувства неудобства и опасности (он по малости лет не понимал, что в яростное возбуждение его приводил банальный голод). И новый едкий запах, исходивший от папы, ему совсем не нравился.
Когда в окно заглядывало солнышко, Толечка звал папу, требовал помощи, чтобы приблизиться к яркому свету, но прежнего исполнителя желаний не было.
В душе у юного представителя рода Сгущёнкиных крепко-накрепко обосновался страх. Толя ещё не мог точно определить, что за страх снедал его, он просто постоянно чувствовал холод на сердце и, сам того не желая, ожидал чего-то плохого.
Хорошо, что ожидание плохого в роду Сгущёнкиных сбывалось редко. В общем-то так же, как и ожидание хорошего.
Верная Лиза по-прежнему мурлыкала, лёжа подле Толечки, и, как батарея, грела его. Её мерное урчание заменяло Толечке общение с отцом. Он обнимал кошечку, страх уходил, чувство голода становилось тише. И Толечка засыпал.
Малыш даже не замечал, что Шкреди, как маленький партизан, запрыгивал к нему в коляску и мелкими перебежками оказывался сбоку от Лизоньки, утыкался мордочкой ей в живот и начинал сладко причмокивать, обсасывая её шерсть.
Однажды днём (кажется, это была среда) алкоголь закончился. Обычно в магазин ходил хозяин квартиры – сын Анны Николаевны.
Он надевал свой тёмно-синий костюм, в котором был, ни дать ни взять, граф, инкрустированные драгоценными камнями запонки, и «пшыкался» дорогущим, просто неприличным по стоимости парфюмом. Интеллигент. Лишь иссушённость лица да припухшие пальцы выдавали в нём алкоголика.
В этот раз, убедившись, что спиртного в доме не осталось, он выложил перед Сгущёнкиным три тысячи рублей и, не нарушая традиции, молча удалился.
Сгущёнкин быстро смекнул, на что деньги, сунул их в карман. Он уже готов был выйти из квартиры, когда в колясочке зашевелился Толечка.
Совесть Сгущёнкина откашлялась и заявила о себе.
– Сейчас, сыночек, сейчас, – приговаривал Сгущёнкин наспех переодевая сына для прогулки.
– Папочка с тобой погуляет, папочка тебя любит.
Руки тряслись, внутри что-то дрожало… Оно торопило Сгущёнкина, так торопило, что он боялся, чертыхнувшись, бросить сына «наполовину-одетым-в-люльке» и побежать по «делу», убеждая себя в том, что сначала «ДЕЛО», а потом они спокойно погуляют.
Соблазн отложить прогулку «на потом» томил, но Сгущёнкин ему не поддался. Он торопился, путался, и, наконец, вылетел на улицу тяжело дыша, сверкая глазами и толкая вперёд неповоротливую коляску.
Ларёк с алкоголем соседствовал с ларьком цветов. Сгущёнкин на скорости вылетел из-за угла, лихо вошёл в поворот и припарковал коляску у крылечка.
Навстречу Сгущёнкину шла женщина, которая в испуге от него отскочила.
Сгущёнкин нажал педаль на коляске, чтобы не укатилась, и готов был взбежать по ступенькам, ведущим к вожделенным бутылям на полках, но женщина, верно истолковав вид и намерения «папаши», сказала:
– Не стыдно Вам?
Сгущёнкин остановился, как вкопанный, и с лёту признался:
– Стыдно.
Ему правда было стыдно.
– Тогда зечем Вы так?
– Как? – Сгущёнкин заглянул в её строгие тёмные глаза. Она была печальна, и от неё пахло лилиями.
– Себя и ребёнка губите.
– Гублю, – покаялся Сгущёнкин.
– Остановитесь, пока не поздно.
– Хорошо… только завтра, сегодня не могу. Понимаете, тут такое дело, мне выдали деньги на…
– Сейчас! – потребовала она.
– Если Вы обещаете быть здесь завтра, – Сгущёнкин сказал это легко. Если бы он успел подумать, то застеснялся бы, расценил подобное предложение, как глупость, или наглость. Подумать он не успел.
Повисла пауза.
Как раз теперь Сгущёнкин и подумал, как нелепо и самонадеянно выглядели его слова.
