– Будем верить в лучшее, – приказал себе Сгущёнкин, повернулся к двери и надавил на звонок.
Дверь открыла маленькая худенькая женщина. Она куталась в шерсятную шаль. По её мутным, не способным сосредоточиться глазам и плавающим движениям, Сгущёнкин сообразил: дама не трезва.
– Заходи, – мрачно сказала она, глядя мимо Сгущёнкина, и небрежно махнула рукой.
Сгущёнкин вошёл в отделанную зеркалами прихожую и сразу почувствовал ауру богатства, но не того, умеренно-комфортного, с улицы Салтыкова-Щедрина, а шикарного, вычурного, манерного и обжигающего. Оно выпячивалось из каждого зеркала, подглядывало сквозь резные, инкрустированные камнями, ручки дверей и шкафов, и нависало над головой кованой вешалкой.
– Располагайся, – дама указала на дверь одной из комнат и на нетвёрдых ногах углубилась в дом. Толечка, восседавший на руках у папы, звонко рассмеялся и потянулся за женщиной.
– Агась, я быстренько, – засуетился Сгущёнкин. Он разом потерял остатки уверенности и почувствовал себя ничтожно маленьким на фоне окружившего его богатства.
Лиза мурлыкнула и, изогнувшись, вышла из-за Сгущёнковской ноги. Она осмотрелась и, намурлыкивая, прошла в комнату. Котёнок выскочил из отделения спортивной сумки, в котором ехал, и торпедой полетел за Лизой.
В комнате чету Сгущёнкиных ждал раскладной диван, журнальный столик, книжный шкаф и панорамное, в длину стены, окно. Рельефная деревянная полочка висела над диваном. У окна стояла детская коляска, которую вполне можно было использовать как кроватку для Толечки.
Сгущёнкин занялся обустройством комнаты: поставил мамину тумбу у изголовья дивана, разобрал вещи из спортивной сумки, часть убрал в диван, а часть положил в книжный шкаф. Томик Толстого он поместил на полочке у изголовья. Отправился на кухню и приготовил обед для Толечки.
С хозяйкой квартиры он столкнулся поздним вечером на кухне.
– Звать как? – спросила она.
– Вольдемар.
– Вольдемар, – скривилась дама, окутывая себя очередной струёй сигаретного дыма. – Сложно. Вовой будешь. Чтоб я запомнила.
Вольдемар нервно кивнул.
– А маленького?
– Толечка.
– Хорошее имя. Толяшка! Это ты хорошо придумал. Сгущёнкин закивал, как болванчик, которому щёлкнули по лбу.
– Не кипешись, – приказала дама (быстрые движения вызывали у неё тошноту). Голова отвалится.
Она пустила к потолку струю пряного дыма.
– Анна, – сказала она. – Николаевна.
Ранним утром Анна Николаевна уходила на работу, а вечером приходила с подарками для Толечки: то ползунки, то погремушки, то какое-нибудь особенное детское питание.
Вместе с Анной Николаевной жил её великовозрастный сын, но с ним, замкнутым и мрачным, Сгущёнкин практически не пересекался.
– Нужно тебя на работу устроить, – однажды вечером сказала Анна Николаевна.
И устроила-таки.
В агентстве, где она работала, человека без высшего образования могли взять только на должность технического специалиста по уборке помещений, проще говоря, уборщика.
Сгущёнкин, полный ответственности, вышел на работу. Он усердно драил полы с девяти утра и до двух часов дня. В перерыве Сгущёнкин спешил домой, накормить Толечку обедом. С пяти и до восьми, Сгущёнкин вновь брался за работу, а вечерами чувствовал себя одиноким и никчёмным. Несмотря на то, что на новой работе швабра первенства быстро перешла в его руки, Сгущёнкин чувствовал себя обмантутым – не к такому успеху он стремился…
Он часто вспоминал дом Ирины.
Воспоминания согревали его в новом неприветливом жилище.
В той же квартире, в параллельном пространстве, своим миром обитали Анна Николаевна с сыном. Анна Николаевна иногда проникала в мир Сгущёнкина, нянчила Толечку, но всегда возвращалась в свой мир, и миры эти не пересекались. Сгущёнкин даже не обращал внимания на то, чем занимаются хозяева квартиры, на то, что ужин у них затягивается глубоко за полночь.
Наступили выходные. Весь день Сгущёнкин провёл с Анной Николаевной. Он поделился с ней своей печалью: работа не приносила удовольствия – тоска и рутина.
– Ты достоин большего, – согласилась Анна Николаевна.
И она, как сведущий в душевных травмах специалист, набулькала Сгущёнкину лекарства.
