Лена взглянула на свободную позу трубочиста, распахнутый сюртук, белую рубашку. Вчера он казался таким серьезным, его слова такими весомыми, а сегодня они воспринимались иначе, как будто были и не были, как камешки, падающие в море.
— А разве ты не должен носить черную рубашку?
— Должен, — улыбнулся он, подбрасывая на ладони очередной окатыш. — Но иногда очень хочется белую. И расстегнуть верхнюю пуговицу.
— Скажи, а это правда, что пуговица трубочиста приносит счастье?
Трубочист повернулся к ней и поднял бровь:
— Разве ты суеверна?
Она впервые увидела его лицо так близко. Оно было все в мелких точечках, как будто присыпанное молотым перцем.
— Расскажи мне что-нибудь.
— О чем?
— Все равно. О городе. О крышах.
— Некоторым трубочистам если повезет, удается найти на крышах эдельвейсы. В щели между черепицами наносит пыли и земли, а потом с птицами или ветром появляются семена… Тогда под самым небом вырастают маленькие цветы.
— И они цветут?
— Говорят, что да.
— Расскажи еще.
Трубочист улыбнулся.
— Хорошо. Видишь во-о-он ту башню?
— Медную?
— Да.
— Там горит окно на чердаке. Она жилая?
— Да. Там живет издатель одного маленького литературного журнала. По вечерам он собирает всю семью у камина в комнате под крышей, и они читают вслух рассказы, которые присылают ему авторы.
— Как здорово!
— Еще бы.
— А почему башня называется Медной? Раньше она была из меди?
Он усмехнулся:
— У нее, конечно крыша медная, но не поэтому. Вот отчего Меховая башня так называется, знаешь?
— Ну, не из меха же она сделана! — рассмеялась Лена. — Может, в ней хранились меха?
— Просто ее построили на деньги купцов-меховщиков.
— А Медную на деньги медников?
— Именно.
Она улыбнулась, глядя в его глаза. А потом тихо спросила:
— Обнимешь меня?
— Я перемажу тебя сажей… — проговорил он.
— Ну и что. Отмоюсь.
Они сидели на крыше до темноты, пока небо не засверкало звездами, а порт не засиял огнями. Когда они собрались идти домой, островерхие крыши уже превратились в темные силуэты, с подсвеченными снизу кромками, только кое-где в чердачных окнах горел желтый свет.
Она поглядела на башню, где издатель со своей семьей читал вслух рассказы, и улыбнулась:
— А еще где-то здесь должен жить молодой скромный принц со своей розой в горшочке.
— Это же из другой сказки? — проговорил он на ухо.
— Ну и что? Зато он бы подошел к этим окнам. Во-о-он к тому, например, с узкими ставнями.
— Значит… — пожал плечами трубочист. — Значит так и есть. Проведаем его?
— Не надо. Не будем ему мешать.
Лена уже так привыкла к крышам, что на обратном пути совсем не боялась, и с интересом смотрела вниз на улицы, на припозднившихся прохожих, сидящих на подоконниках котов, и собак, бегущих по своим делам, как будто они полноправные жители города, и у них тоже есть работа и семья, куда они должны возвращаться по вечерам. Это был совсем другой мир, новый, необычный и в то же время мир, который всегда был рядом.
Наконец они добрались до дома на Посольской улице и так же через трубу оказались в комнате. Трубочист забрал со стола цилиндр и исчез в камине. Лена опять осталась одна, но на этот раз она улыбалась.
На краю стола стояла темная бутылка зеленоватого стекла, и лежали очки из скрепок. Еле уловимо пахло мятой. Она подошла, открутила крышечку, и отхлебнула прямо из горлышка.
Ликер действительно освежал.
Утром, встретив на кухне дядю, опять зачем-то сливающего воду из кастрюльки с пельменями, Лена решила, что дальше так продолжаться не может, и необходимо приготовить настоящую еду. После работы на рынок идти не имело смысла, поскольку к вечеру торговли не было. Поэтому пришлось отпроситься у дяди перед обедом. Ожидаемая поставка ожидалась лишь завтра, нужды в присутствии Лены на работе не было, и дядя отпустил девушку пораньше. На рыночной площади Лена оказалась около одиннадцати.
В этот час площадь и еще кипела народом. От Меховой башни до Никольского собора площадь была заставлена множеством палаток и затоплена морем людей. Над всем этим поднималась приземистая и мрачноватая Круглая башня. Раньше в ней брали налоги при въезде в город, и была тюрьма, а теперь внизу сделали ресторан, а на крыше смотровую площадку, где продавали детям леденцы.
