— Человек может быть учителем самому себе. И от этого имеет ту выгоду, что не должен платить.
— Вы тоже учите меня бесплатно!
— Это не совсем так. Разве ты не играешь на органе в церкви, и потом, если я буду учить какого-нибудь княжеского сынка, ему придется платить за себя и за тебя.
— Это было бы несправедливо, маэстро.
— Он всего-навсего расплатился бы за свой большой долг. Все князья в долгу у своих подданных. В сущности, курфюрст должен чуть ли не каждому жителю в округе.
— Он и у вас одалживал? Я и не знал!
Нефе смеялся.
— Конечно. И у твоего отца тоже.
— Ну, нет, маэстро, у нашего отца невозможно одолжить ни гроша. Его карман всегда пуст.
— Потому, что его обкрадывает его светлость.
Удивленный мальчик молчал. Уж не заболел ли его учитель?
— Вы говорите загадками, маэстро!
Нефе остановился, на лице его блуждала странная улыбка.
— Если бы мы жили несколькими милями западнее, ты бы знал не только загадку, но и отгадку.
Людвиг обратил вопрошающий взгляд в ту сторону, где солнце медленно садилось за верхушки невысоких холмов. Ничего не понимая, он пожал плечами.
— Во Франции уже кое-что сдвинулось, не то что у нас. Для них скоро взойдет солнце, — продолжал органист.
— На западе, маэстро? — В умных глазах мальчика отразилось недоумение.
Горбатый музыкант взял его под руку, и они пошли но тропинке вдоль Рейна.
— Мне нужно научить тебя многому другому, кроме музыки, чтобы ты видел немного дальше своих клавиш.
— А что я должен видеть?
— Ну, например, чем отличается княжеский музыкант от охотничьей собаки его милости?
— Музыкант от собаки?
— Разница вот какая: собака всегда накормлена, хотя не очень надрывается, ведь господа на охоту ездят не часто. А княжеский музыкант наоборот: хорошо накормлен редко, зато трудится непрестанно. Ведь князь хочет слушать музыку каждый день. И мы играем во время утренней литургии, дабы князь с приближенными не заснул, играем во время обеда, дабы пища лучше ими пережевывалась, музицируем вечером, дабы развлечь их перед сном.
— Трудиться должен каждый!
— А ты видел когда-нибудь милостивейшего господина работающим на винограднике?
— Он же богатый, зачем ему работать?
— Потому он и богатый, что других обкрадывает. Между князьями и разбойниками нет большой разницы.
Таких дерзких речей мальчик никогда еще не слышал. Дома не раз говорили, что на княжескую капеллу взваливают непосильный труд. Отец иногда разражался проклятиями — на сколько кусков он должен разорваться? Петь на латыни в костеле, петь на итальянском в опере, играть на нескольких музыкальных инструментах и, если понадобится, играть в немецких и французских пьесах. И все это за жалкую плату в двести пятьдесят дукатов в год! Но этот ропот всегда направлялся как бы в пространство. Речь шла о справедливости небесной, а не земной. Он никогда не роптал на курфюрста. Это господин, и может приказать, может принудить.
Людвиг был совершенно ошеломлен речами Нефе, но чувствовал, что его учитель рассуждал справедливо. Ему было понятно и то, что тот ставил на одну доску князей и разбойников. В самом деле, разве князья не отнимают урожай у земледельца, плоды труда у ремесленника и все, что только можно отнять, у художника?
— Мы рабы, — мрачно и гневно разносился голос органиста. — Захочется господину, и будем ползать перед ним на четвереньках!
— Я не буду, — отрезал мальчик, и его лоб прорезала строптивая складка.
Нефе горестно усмехнулся:
— Наши хозяева держат бедняков за ошейник. А художники, творцы красоты, бродят от двора ко двору как бездомные псы. Подставляют свой ошейник и просят: сделайте милость, возьмите меня в услужение!
Мальчик помрачнел и нервно поеживался. Он обладал независимым характером, и всякое упоминание об угнетении возмущало его. Он и без этого принуждал себя трудиться непосильно, но последние два-три года, когда отец перестал докучать ему своими заботами, жил привольнее и чужое давление переносил с трудом.
— Ты не ершись, Людвиг, — снова заговорил горбатый музыкант. — Разве я не прав? Наши музыканты едут продавать свое искусство во Францию и Англию. В это же время итальянцы и чехи ищут работу у нас. Каждый мечтает найти где-то лучший кусок хлеба и побольше свободы.
