В двух метрах от трупа земля была перекопана, по-видимому, поиски вели не только представители власти.
Жена Склярова казалась еще более неприметной, чем ее покойный супруг. Во всем ее облике преобладала какая-то смесь вялости и непроходящего испуга, изредка сменявшаяся беспорядочными суетливыми движениями. Говорила она почти беззвучно, словно силы покидали ее, и звук голоса напоминал шелест пересохшей архивной бумаги.
- Он был таким мягким человеком, мухи никогда не обидел. Рылся в старых изданиях, экспериментировал на кухне - все эти забытые рецепты, пытался создать что-то новое... Много публиковался в печати, с книгой дело двигалось мало-помалу. Алексей, если брался за что-либо, отдавался делу целиком, вот как с этими катакомбами. И совершенно был чужд всякой корысти. Как могла так поступить эта Вострикова!.. Она же его оскорбила. Ведь у него рак был, он страдал... Какие гонорары?.. Он остатки сил тратил. У него даже башмаков приличных не было, стыдно сказать. За день до гибели купили... а то бы и похоронить не в чем. Разве это жизнь? Все на нервах...
В мрачных и сырых, причудливо переплетающихся ходах и коридорах, где мерцал сероватый, безжизненный свет, Мерецков почти сразу потерял ориентировку. Все казалось одинаковым - от осклизлых стен до нависающих потолков, покрытых крупными каплями влаги и известковыми натеками. Туннель сузился настолько, что, казалось, со встречным не разминуться. Перед Мерецковым и позади него шагали два конвоира - смахивающий на шкаф верзила со стертым, как бы расплющенным лицом, и вертлявый коротышка, походивший на игрушечный скелетик из тех, какие некогда было модно вешать на лобовом стекле машины. Скелетик поигрывал здоровенным револьвером.
Шли уже долго, и Мерецков потерял счет поворотам, спускам и подъемам. Наконец воздух потеплел, в боковых проходах ползали отблески света, стали показываться какие-то смутные фигуры, казавшиеся Мерецкову безусловно зловещими.
Конвоиры обменивались с этими полулюдьми-полутенями отрывистыми звуками, напоминающими кабанье похрюкивание, и тем не менее это были слова, относившиеся к пленнику. В них явно слышалось удовлетворение.
Мерецков в роли жертвы оказался едва ли не впервые. Ему случалось хаживать под конвоем, но там конвой был связан требованиями законов и устава. Здесь же и думать не приходилось ни о каких гарантиях, кроме одной - при малейшем подозрительном движении гарантирована пуля в затылок.
Грубый тычок в спину заставил его вздрогнуть. К такому обращению невозможно было привыкнуть, ведь уголовный мир дневной поверхности давно и безоговорочно был в подчинении у Мерецкова, и иного он не допускал. Если он выберется - война, война этому отребью, устроившему ловушку, война до тех пор, пока в подземных норах не останется ни одной крысы.
- Заходи, Костя, чего топчешься? - в глубине помещения, освещаемый пламенем камина, восседал носатый брюнет в потертой одежде. Волосы его слиплись сосульками, лицо было совсем молодое, но кожу покрывали морщины, забитые белесой пылью. Взгляд был издевательский и насмешливый.
Так на Мерецкова уже давно никто не смотрел. Этот определенно чувствовал себя подземным царьком... да и конвоиры ловили каждое его движение.
Брюнет поднялся и заходил по довольно просторной пещере, едва не задевая головою свод. В глазах его светилась какая-то одержимость, это были глаза человека больного и крайне опасного, а главное - Мерецков где-то уже видел их раньше, но где - не мог вспомнить. Эта скользящая улыбка, маленький, не мужской рот... Что-то очень знакомое.
- Ты, никак, Костя, не рад? В чем дело? Ты же весельчак большой. Только что-то невесело нынче от твоих шуток.
- Я, наверно, чего-то не понял. Кому не весело, что за шутки? Что вам, парни, от меня нужно? Вы, часом, не ошиблись?
Конвоиры заржали. Брюнет неопределенно хмыкнул.
- Ты все-таки шутник, Костя. Ну с кем тебя живого спутаешь? Ты же как клещ в город вцепился и тянешь, тянешь..
- Что? - Мерецков сделал недоумевающее лицо.
- Ты, я вижу, прикидываешь, кто из твоих клиентов тебя сдал? Не суши мозги, не твое это теперь дело. Теперь твои дела - наши.
