Очерки об историописании в классической Греции - страница 35

Здесь самое время подробнее остановиться на такой проблеме, как система и принципы ссылок античных историков на своих предшественников. В данном отношении они особенно разительно контрастировали с нами, их нынешними «коллегами».

Поль Вен — ученый, с исходными эпистемологическими установками которого (постмодернизм) мы далеко не но всём солидарны, — тем не менее делает в своей интересной, сознательно провокативной книге «Греки и мифология: вера или неверие?»[217] (посвященной, вопреки заголовку, преимущественно античной историографии) ряд весьма тонких, метких наблюдений, в том числе и по тому вопросу, который мы сейчас подняли[218].

Античный историк, отмечает П. Вен, не называет свои источники, — вернее, делает это редко и, главное, не из тех побуждений, как мы. Ему совершенно чуждо столь хорошо знакомое нам понятие, как подстрочное примечание со ссылкой на авторитет; он хочет, чтобы читатели верили ему на слово. «В Греции история (имеется в виду историописание. — И.С.) родилась не из борьбы мнений, как у нас, а из исследования (таков точный смысл греческого слова historié)»[219]. Современные историки дают читателю возможность проверить информацию и ее интерпретации, а древние занимались такой проверкой сами и не обременяли ею читателя. Ведь если читатели современных ученых-историков — в большинстве своем тоже ученые-историки, специалисты, то читательской аудиторией трудов античных историков была просто широкая образованная публика. Ссылки на авторитеты и научный аппарат примечаний — вообще не изобретение историков. Их истоки — теологические контроверзы и юридическая практика. «Научное примечание обязано своим появлением крючкотворству и полемике»[220].

Кое-что из процитированного или пересказанного близко к тексту, бесспорно, звучит как крайности (например, в том, что касается «крючкотворства»). В то же время не приходится сомневаться, что зерно истины в приведенной точке зрения есть. Отчетливо видно, что античный историк (или представитель какого-либо из близких к историописанию жанров — биограф, антиквар[221]), как правило, ссылается на предшественника не тогда, когда соглашается с ним и следует ему, а тогда, когда хочет с ним полемизировать. Именно поэтому, например, у всем известного Плутарха столь обильны ссылки, как бы мы сейчас сказали, «второстепенные», но почти никогда нет ссылок «главных». Иными словами, излагая основную версию того или иного события, с которой он сам согласен, он по большей части делает это без ссылки на источник (а зачем, коль скоро автор, принимая данную версию, сам становится ее источником для читателя?), а затем дает иные, менее вероятные, на его взгляд, версии, которые желает оспорить, и вот тут уже приводит имена писателей, высказавших эти версии.

Еще одним возможным поводом сослаться на предшественника было обнаружение в его труде какой-нибудь чрезвычайно редкой информации. Уже сам факт такого разыскания являлся предметом гордости для историка, и он зачастую не упускал возможности о нем упомянуть. Одним словом, подчеркнем, ссылка была не некой интегральной нормой, а чем-то скорее факультативным.

Акцентированно критический подход к произведениям предшествующих историков (а он передавался из поколения в поколение) имел одним из побочных следствий то, что уровень исторической культуры с течением веков, в общем-то, не рос, а в лучшем случае оставался неизменным. Историография оказалась подвержена общему «закону круговращения»: как в калейдоскопе, сменяли друг друга более или менее причудливые наборы одних и тех же базовых элементов. Не случайно высшие достижения античной историографии пришлись на самый первый период ее существования. На уровень, заданный Геродотом и Фукидидом, уже, в общем, не вышли ни Ксенофонт, ни Эфор, ни Тимей, ни Полибий… Не говоря уже о десятках и сотнях их менее талантливых коллег.

Справедливости ради следует упомянуть, что критика предшественников сопровождалась демонстративно бережным отношением к самим их текстам. В информационном письме Центра истории исторического знания ИВИ РАН к Круглому столу «Локальные исторические культуры и традиции историописания» обозначалась, в числе прочих, следующая проблема: «Историческое произведение в ином культурном контексте. Появление любого исторического труда обусловлено его актуальностью для конкретной аудитории. Смена аудитории приводит либо к его забвению, либо к открытию в нем новой актуальности. Второе, как правило, получает наглядное воплощение в виде дополнений, исправлений или продолжений оригинального текста. Как именно и в чем конкретно они выражаются?»