И Геродот вполне закономерно насыщает свой труд самыми различными деталями и описаниями, не имеющими отношения к истории в современном смысле. Достаточно вспомнить, как много у него географии (причем не только исторической, но и чисто физической), биологии и т. п. Интересно, что на раннем этапе эволюции древнегреческой историографии, о котором сейчас идет речь, существовало немало связующих звеньев, роднивших историков с поэтами[225].
С Фукидидом приходит резкое, кардинальное изменение[226]. Начиная с него, историописание занимается политической (преимущественно внешнеполитической), военной, дипломатической, — одним словом, событийной историей, причем с явным аберрационным перевесом в сторону недавнего прошлого, граничащего с настоящим, в ущерб познанию прошлого сколько-нибудь отдаленного.
В дальнейшем долго и решительно торжествует не «геродотовская», а именно «фукидидовская» линия в понимании предметного поля и границ историописания. Она полностью преобладает и до конца античности, и позже, вплоть до XIX в., когда в деятельности историков-позитивистов достигает нового апогея (вспомним известный лозунг Ранке «Wie ist es eigentlich gewesen»[227]). Ситуация меняется лишь в XX в. с его возобновившимся (школа «Анналов» и др.) интересом к «структурам повседневности» и, соответственно, новым расширением границ историописания (новым лозунгом стало «Вперед, к Геродоту»).
Глава 4.
Лунный лик Клио: элементы иррационального в концепциях первых античных историков[228]
Историческая наука, как известно, родилась в Древней Греции[229]. Кстати, уже в этом обстоятельстве кроется некий парадокс: научная дисциплина, имеющая своим предметом развитие человечества во времени, появляется в рамках цивилизации, менталитету которой в целом был присущ, по выражению С. С. Аверинцева, скорее «пространственный», чем «временной» модус[230], что влекло за собой отсутствие существенного интереса к процессам изменения, ориентацию на познание законченного и совершенного бытия[231]. Вряд ли случайно, впрочем, что сам термин ιστορία в древнегреческом обиходе изначально обозначал просто «исследование»; ничего специфически исторического в нашем понимании он не подразумевал и мог применяться в равной степени и к материалу природного мира, а не только человеческого общества (достаточно вспомнить «Историю животных» Аристотеля или «Историю растений» Феофраста)[232].
Однако речь в данной главе пойдет о другом. Будем исходить из того кажущегося достаточно обоснованным положения, что историческая наука — действительно плод древнегреческой цивилизации, причем, подчеркнем, конкретного периода эволюции этой цивилизации. Первые исторические труды были созданы, как известно, в самом конце архаической эпохи и в начале эпохи классической, т. е. в VI–V вв. до н. э. Обычно в них видят проявление нарастающего и достигающего апогея рационализма, являющегося, по общему убеждению, едва ли не наиболее характерным признаком древнегреческого стиля мышления, древнегреческой культуры. «Рождение истории» считается одним из этапов судьбоносного для формирования европейского мироощущения пути «от мифа к логосу», проделанного греками, пути, на котором в рамках примерно того же хронологического отрезка, разве что чуть раньше, возникла также и философия, предпринявшая первые попытки объяснить мироздание с позиций не традиционных представлений, а разума и логики.
Следует сказать, что дошедшие до нас сведения о творчестве самых первых в Греции (а следовательно, и в мире) историков, так называемых логографов, крупнейшим из которых был Гекатей Милетский, кажется, отчасти подтверждают высказанный тезис. Гекатей, который и в жизни, насколько можно судить, был личностью рационально мыслящей и мало обремененной пиететом к традиционной религии (ср. Herod. V. 36), начинает свой исторический труд многозначительными словами: «Я пишу это так, как мне представляется истинным, ибо рассказы эллинов многоразличны и смехотворны, как мне кажется» (Hecat. FGrHist. 1 Fl). Под «рассказами эллинов» в данном случае понимаются, конечно, мифы. Перед нами, таким образом, хронологически первое в античной историографии теоретическое суждение общего характера, и суждение это не может не представляться насквозь рационалистическим; оно ориентирует всецело на критическое восприятие существующей мифологической традиции, а ведь из такой критики во многом и вырастает историческая мысль
