— Погоди, ты знаешь «Вальс светлячков» из его второго балета? Так вот, по всей вероятности… Алло? Алло?
В коридоре приоткрылась дверь, и оттуда вырвался тонкий язычок света, который лизнул ему босые ступни; следом, зевая, появился его сын.
— С кем это ты разговариваешь? — спросил он.
— Ни с кем, — сказал Сергей, вешая трубку. — Как экзамены продвигаются?
— Нормально, — пробормотал тот, снова зевая. — Еще два остались. Сегодня во вторую смену химия, завтра музыка. Если скажешь, могу вечером постоять.
— А как же завтрашний экзамен?
— Да это музыка, фуфло полное, главное — слова знать: страна родная, страна большая, все люди братья. Меня ночью разбуди — отвечу.
Сергей в задумчивости проводил глазами его удаляющуюся спину, а потом проследовал за ним на кухню. Здесь всем завладели желтые солнечные блики: они расчертили стены ромбами, а пол — дорожками, вываливались пыльными ломтями из открытого шкафчика, где сейчас шарил сын; но сквозь хозяйничающее солнце он увидел это место иным, притихшим и темным, как прошлой ночью, когда ему был дан еще один знак свыше, еще одно подтверждение тому, что жизнь его уверенно приближалась к обещанному свершению.
— Ладно, договорились, постой сегодня вечером, — сказал он, — только у меня к тебе будет просьба.
Александр откопал в недрах шкафчика черствый бублик и оглядывал его мрачным прищуром.
— Узнай, пожалуйста, у Зои Владимировны, нет ли у нее случайно каких-нибудь пластинок Селинского. Я бы на время взял послушать, она мне не откажет. Сделаешь?
— Не вопрос, — отозвался Александр и опять полез в шкафчик.
На следующий день Александр с гиканьем пронесся по школьным коридорам во главе горстки одноклассников, размахивая гимнастеркой как флагом, и, охрипший от воплей, кубарем скатился по ступенькам во двор. Там его приятели остановились и, отдуваясь, как старые моржи, начали обсуждать требования вступительных экзаменов и сроки подачи документов в разные институты.
— А у тебя какие планы, Саша? — спросил один из них.
И неожиданно Александр обнаружил, что смотрит в бездну пустого лета, приближающегося стремительно, словно в объективе раздвигающегося телескопа, а за летом маячил пустой год, за которым маячило пустое десятилетие, за которым маячила… но здесь телескоп заклинило, и глаза полоснуло болью, как будто он слишком долго глядел на ослепительно-белое солнце. Одноклассники вежливо молчали в ожидании ответа.
— Забыл кое-что, — пробормотал он, развернулся и побежал назад, в школу.
Бесцельно бродя в тусклом свете опустевших школьных помещений, где несло хлоркой, нестиранными носками и потерянным временем, он вдруг поймал себя на том, что без всякой задней мысли остановился перед музыкальным залом. В коридоре никого не было, если не считать двух молоденьких учительниц, которые не могли управиться с криво провисающим транспарантом и сердито давали друг другу указания. «ПОЗДРАВЛЯЕМ ВЫПУСКНИКОВ!» — кричали аршинные буквы, которые виделись ему серыми, но, вероятно, были красными.
— Иди-ка сюда, поможешь нам, — выкрикнула одна училка.
— У меня дело, — сказал Александр, толкая дверь.
Зоя Владимировна сидела у окна, возле уснувшей махины граммофона, которым пользовалась на уроках; под рукой у нее была коробочка пастилы. Она взглянула на дверь, растопырив на полпути ко рту пухлые пальцы, белые от сахарной пудры, и в толстых линзах ее сильных очков вдруг всплыли тревожные глаза, гигантские, словно под лупой.
— А, это ты, Саша, входи, входи, пожалуйста! — зачастила она. — Наконец-то свободен — должно быть, это ни с чем не сравнимое чувство! Ой, ты, наверное, оценку хотел узнать — как всегда, «отлично»… Иначе и быть не может, у тебя ведь папа музыкант…
— Тубист, — уточнил Александр, не двигаясь с порога.
— Как же, как же, помню. — Втиснутая в кургузое, залоснившееся платье, в котором она из года в год принимала экзамены, Зоя Владимировна смахивала на жирную немолодую стрекозу, и даже голос ее трепетал, как нервные крылышки. — Кстати, угощайся, я перед выпуском, знаешь ли, всегда такую коробочку покупаю — вдруг кто зайдет, попрощаться захочет…
