— И все-то ты знаешь! — покачал головой Петер. — Что, Бетти насплетничала?
— Представь себе. Она мне и еще кое-что порассказала. Например, что тот самый Петер от женской половины отбоя не знает и что его надо остерегаться.
— Почему? Это же дамы все стараются, а не наоборот. Я им никогда ничего не обещал, а потому и ни в чем не разочаровывал. Есть, пожалуй, только одно исключение…
— Да?
— Это ты. Ты не бросала на меня соблазняющих взглядов, едва увидев. Ты меня вроде бы даже не воспринимала серьезно. И чем сдержанней ты была, тем больше интересовала меня. Такая красивая девушка, такая естественная может быть достойна… большой любви. Мне просто ничего не оставалось, и я по уши влюбился в тебя.
— Думаешь, я поверю?
— Хочешь, поклянусь?
— Вовсе нет. Может, твой поцелуй меня скорее убедит? Я пришла к тебе сюда в такую непогодь, а ты еще даже ни разу не обнял меня.
— О, Катарина! Я же весь день предвкушал этот поцелуй, ждал этого вечера. Но нужно же было сперва тебя от шторма укрыть. Может, простишь? Обещаю вдвойне, втройне наверстать это упущение, ей-Богу!
Он стал целовать ее так страстно, что они вскоре совершенно забыли о ненастной погоде. Катарина снова почувствовала себя, словно загипнотизированной. В объятиях Петера она была такой счастливой, как никогда в жизни.
— Как это прекрасно! — вздохнула она вдруг. — С тобой я могла бы плыть вечно, и пусть себе сверкает молния и гремит гром.
— Ты совсем не боишься шторма?
— Именно он мне и нравится. Над нами черное, перерезанное молниями небо, а внизу — бушующее море. Но в сердцах у нас светло и тепло.
— Это ты хорошо сказала, Катарина. За это давай выпьем по бокалу вина.
Петер достал припрятанную бутылку. Наполнив бокалы, он передал один ей и прикоснулся к нему своим:
— За удивительное совместное плавание, Катарина. И за счастливое возвращение домой!
— Спасибо, Петер. Но я пью только за счастливое время на борту «Людмилы», о возвращении домой мне сейчас не хочется думать.
— Тебе дома плохо?
— Не напоминай мне об этом, Петер. Давай никогда не будем об этом говорить.
— Значит, ты тоже дома бываешь неохотно, — сделал заключение Петер. — Но когда я пожелал нам хорошего возвращения, я, собственно, имел в виду, чтобы «Людмила» благополучно вернулась в Киль, не более того. Что нас ждет дома — об этом я и не думал.
— Давай насладимся этим круизом таким, каким он сложится, — тихо попросила Катарина. — Я так рада встрече с тобой, что считаю эту поездку неожиданным счастьем. Считай и ты так же. Прими меня такой, какая я есть: иногда экскурсовод, иногда горничная. Не спрашивай о моей семье и о моем происхождении. В конце путешествия расстанемся хорошими друзьями.
— Если ты так хочешь — мне ничего не останется, кроме как подчиниться. — В словах Петера сквозило явное сожаление. — Я тоже неохотно бываю дома у родителей…
— Я так мало знаю о тебе, — задумчиво произнесла Катарина. — Но я думаю о тебе постоянно: и на работе, и в свободное время. Мне этого достаточно.
— Честно говоря, и рассказывать-то о себе особо нечего. У отца хозяйство, которое должен унаследовать мой брат. Я не против, потому что смог таким образом осуществить свою мечту о путешествии. Целое лето я участвую в круизах в качестве стюарда. Зимой ищу себе другую работу. На Рождество я должен быть дома. Там меня каждый раз ждет масса упреков по поводу моей бродячей жизни. Я должен, мол, в конце концов остепениться, основать семью. И такие нотации я слышу постоянно.
— Нечто подобное и мне всегда талдычат, — рассмеялась Катарина. — Моя мама вдова, живет на скромную пенсию. Правда, у нее нет даже маленького хозяйства, которое я могла бы унаследовать. Ее самая заветная мечта — заполучить зятя, чтобы я на старости лет была обеспечена. А в двадцать два не очень-то беспокоишься о закате жизни.
— Значит, ты против замужества? — спросил Петер.
— Ну, не так категорично, конечно. Но во всяком случае не по финансовым соображениям.
— А что другое может тебя склонить к этому?
— Для меня существует только один повод думать о замужестве.
— Какой же?
— Искренняя любовь, сердечные отношения, взаимопонимание и доверие.
