«Проголосовав», я остановил на магистрали первый же дальнобойный грузовик с московскими номерами и без особых проблем договорился с водителем, презентовав ему упаковку «Хенекена». Мы с Линой взобрались в высокую кабину КамАЗа. Водитель был пожилой добродушный дядька. Тут же завязалась обычная в таких случаях непринужденная беседа. Я посетовал на сломавшуюся машину и испорченные напрочь выходные, выслушал его искреннее сочувствие. Он пожаловался мне на плотный график: вот возвращается из Питера и уже завтра, загруженный, снова должен уходить в рейс.
— Ты посуди, — обращался он ко мне, — я уже почти три дня не спавши кручу баранку — напарник-то сбежал. Ясное дело, молодой, на подъем легкий, нашел что полегче, а мне семью тащить надо. У баб какая зарплата — пыль одна, на чулки и пудру не хватает. Дочери у меня две и сын — мальчонка еще, в 7-м классе. Последыш, стало быть. Разобрали бы быстрее девок замуж, так легче стало б. А кто разбирать-то будет? Одних постреляли, другие от наркоты лечатся, третьи за миллионами гоняются, а девкам-то рожать пора. Вот и липнут к ним всякие пришлые, что и по-русски говорить-то толком не умеют. Да хоть бы путевые были, а то так — вахлаки разные, торгаши да батраки поденные.
— Что верно, то верно, — поддакивал ему я.
— Тут еще проститутки почти у каждого столба по МКАДу семечки грызут. По магистралям их, бедолаг, то и дело в целлофане в морги увозят. За рейс, бывает, двух-трех сбитых насмерть встречаю. Никогда раньше такого не видел…
А Ангелина мирно посапывала на моем плече, и дыхание ее было по-детски безмятежное. Словоохотливый водитель, как бы извиняясь, добавил, поглядывая на нас:
— Я ведь другой раз не корысти ради попутчиков беру, а чтобы не уснуть, не дай Бог, на скорости. Это ведь беда страшная для нашего брата. Хотя, конечно, и останавливаешься порой подремать малек, да ведь немного совсем… На хозяев челночим бесперебойно… Хорошо хоть, что работа постоянная есть…
Я ловил себя на том, что сам был готов закемарить. Осторожно опустив до половины стекло на двери, закурил. Сигарета тлела в моей руке на ветру, как бикфордов шнур. Встречный ветер освежал и прогонял дремоту. Трасса была свободная, машины шли в основном из Москвы в питерском направлении. На полдороги от столицы на каком-то разъезде движение остановил гаишник, пропуская две пожарные машины, бешено гудящие почти локомотивной сиреной. За ними вслед проскочила «скорая помощь». Дальше уже без остановок мы домчались по «Ленинградке» до Речного вокзала и, пожелав друг-другу всего доброго, расстались.
Взяв у метро такси, решили сразу же ехать к Алексу, но тут раздался его звонок.
— Слава, — сказал он, — с Ангелиной сегодня ко мне не приезжайте, это опасно. Пусть она пока побудет у родственников, а завтра я определюсь, что и как.
Я передал телефон Лине, стараясь не прислушиваться, о чем она говорит с отцом.
Далее по пути у нас была ремонтная мастерская, где я оставил свой «жигуленок». Там меня ожидала приятная неожиданность. Моя перекрашенная шестерка выглядела как новая, сверкая темно-шоколадными боками.
— Ну как машина, нравится? — спросил мастер.
— Высший класс! — только и нашел я, что ответить. — Сколько?
— Не переживай, у нас кредит. Дай мастерам «премию» от души за старание и качество — вот и все.
Я достал тысячу рублей, приплюсовав к ним чуть начатую трехлитровую «Пауло Росси» и, донельзя довольный, распрощался.
Вначале мы решили заехать ко мне, перекусить и собраться с мыслями. Машина будто соскучилась без хозяина — летела по Третьему кольцу как ласточка. И менее чем через полчаса я парковал свою «новенькую» красавицу в гараж-ракушку напротив своего подъезда.
Мой бело-серый, из силикатного кирпича четырехэтажный дом хрущевской постройки в виде дурацкой буквы «Г», казалось, с радостью встречает нас с Ангелиной. Пока поднимались на третий этаж, я извинялся за свою однокомнатную берлогу и холостяцкий «порядок» в ней. Голос предательски подрагивал и напряжение минувшего дня концентрировалось в одном, подавляющем всё желании. Как только мы закрыли за собой дверь, я рывком привлек к себе Ангелину, и мы застыли в долгом поцелуе. И сразу исчез страх — страх того, что этой ночью не повторится невероятно счастливое и трагическое утро, страх потерять еще не найденное. Мягко отстранившись, Лина спросила:
