3
Прожив в Америке пять лет, я еще не понял, что здесь – это не там, но уже стал об этом догадываться. Проблему исчерпывала историческая аналогия. Колумб плыл в одну страну, а открыл другую. Как и он, я не хотел признавать ошибку. Вернее, не мог, ибо не знал, чего не знал. Это – наиболее опасный вид невежества, который мешает задавать вопросы.
С ответами мы все справлялись лучше, объясняя дружественным американцам все глубину их заблуждений. За это русских прозвали «You don’t under-r-stand». Этими словами мы, следя, чтобы водку не разбавляли льдом, начинали любой разговор на вечеринках. Обычно дальше никто не слушал, и мы, убедившись в тщетности попыток просветить Америку, жаловались своим.
– Страшно представить, – начинал один, – но они не читали Драйзера.
– На авианосцах, – продолжал другой, – изнеженным морским пехотинцам подают мороженое.
– Негры армию захватили – вплоть до генералов, – поддакивал третий.
– И это, – горевал четвертый, – когда в Мексике зреет коммунистическая революция.
– А президент, – возмущался пятый, вспоминая поцелуй Картера с Брежневым, – милуется с кремлевскими старцами.
– Все потому, – ставил диагноз шестой, – что в Америке слишком много свободы.
– Для нас с Фимой, – спорил седьмой, – в самый раз.
– А для остальных, – не соглашался шестой, – чересчур.
– И все из-за того, – завершал беседу начавший ее, – что они не читали Драйзера.
Справедливости ради надо признать, что Америка отвечала нам тем же, особенно – в Голливуде, где мало что изменилось со времен упомянутой Ильфом и Петровым картины «Княгиня Гришка». Из фильма в фильм по экрану бродили чекисты в ГДР-овской форме с фамилиями русских классиков. Они танцевали вприсядку и пили с рассвета, закусывая блинами с кабачковой икрой. Даже буквы в кино не умели срисовать: «К» и «Я» смотрели в другую сторону.
Не снеся обиды, я попросил вмешаться земляка – Илью Баскина. Талантливый, ехидный и остроумный, он прямо из Рижского ТЮЗа попал в Голливуд, где сумел изрядно прославиться. С ним невозможно было гулять по улице, потому что каждая вторая школьница просила автограф. Баскин играл незадачливых русских, которые льстили американским зрителям своей неопасной глупостью. Сам он любимой ролью считал монаха-травника в экранизации романа «Имя Розы». Ради нее Илья выбрил тонзуру, удивляя ею других евреев.
– Ну, почему, почему ты им не скажешь?! – взвыл я, когда мы подружились, – Ведь кроме тебя в Голливуде и русских нет.
– Потому и нет, что наши всех учат, – холодно ответил он и покатил по Сансет-бульвару в открытом «Ягуаре».
Убедившись, что американцы безнадежны, мы с Вайлем решили начать с себя. Новая книжка была попыткой понять, куда и зачем мы попали. Выводя сальдо, мы перечисляли и сравнивали то, что потеряли, с тем, что приобрели. Получалось примерно поровну, если не судить по украденному названию – «Потерянный рай». Им, конечно, была та Америка, в которую мы стремились, а не та, в которой оказались. Догадываясь, что эти страны невозможно совместить, мы хотели заменить советскую мечту на американскую. Но для этого надо было, наконец, открыть Америку, а мы пока не знали, ни где, ни как.
Услышав разочарование в заглавии книги, ею заинтересовалось русские в Израиле, где со злорадством относятся к изменившим ему евреям. Издательством «Москва – Иерусалим» заправляла чета Воронелей. Саша – автор лучшей книги о русских евреях «Трепет забот иудейских», Нинель писала все остальное. Самой смешной была пьеса «На дебаркадере», где нематерные слова встречались только в заголовке.
Не добравшаяся до Америки и никого не заинтересовавшая в Израиле, эта книжка была, пожалуй, важна для одних авторов. Мы покинули мир, где, как в сказке Андерсена, каждая вещь (от тонкого стакана до граненого) могла поделиться своей историей. Мы попали в мир, говоривший непонятно, да и не с нами.
Впрочем, мне было только 30, и я не унывал, ощущая себя командировочным.
