Старк упрашивал, злился, уговаривал, но Латчинов стоял на своем.
Вечером, когда мы остались одни, он, улыбаясь, сказал мне:
– Я боюсь разболеться надолго или умереть, и моя миссия не будет окончена. Я еду. Мы увидимся с вами в Петербурге.
Тон его шутливый, но в голосе звучит решимость, и я более не настаиваю.
Мое сердце сжимается. Через две недели я должна расстаться с моим мальчиком. Но делать нечего, я не хочу ни минуты лишней заставлять ждать Илью.
Старк уже решил, что я приеду к ним на рождественские праздники, хотя бы дней на десять, а в феврале он сам приедет к Латчинову в Петербург.
Я испугалась этого и попробовала его отговорить.
– Не беспокойся, Тата, – сказал он. – Я понимаю тебя, но неужели ты думаешь, что я нарушу покой «того»? Там, в этом городе, мы будем только друзьями. Но ты сама понимаешь, что теперь не могу так надолго расставаться с тобой. Я бы не отпустил тебя совсем, но знаю – ты будешь мучиться, а с тех пор как узнал, что только долг и жалость к больному человеку удерживают тебя далеко от меня, я спокоен и соглашаюсь на это. Ведь я знаю, что той любовью, о которой мечтал я, ты любила раз в жизни и именно его. Я принял то, что ты можешь дать мне: твою нежность и страсть. Ведь ты меня любишь немного, Тата, хоть как мужчину?
– Я люблю теперь тебя как отца моего ребенка, Эдди, – отвечаю я.
Я не лгу, и мне приятно, что я могу не лгать.
– Вот наша последняя сиеста, – говорю я Латчи-нову. – Завтра я уже буду проводить ее одна. Откровенно говорю вам, Александр Викентьевич, мне страшно тяжело. Вы единственный человек, перед которым мне не надо лгать. Я так привыкла к вам, так дорожу вашей дружбой…
Слезы бегут из моих глаз.
– Не знаю, чем мы все заслужили вашу преданность. Сколько мы причинили вам беспокойства, хлопот, как издергали вам нервы. Всякий другой махнул бы рукой на нас. Мало этого, я считаю, что Старк обязан вам и жизнью, и рассудком. Он так любит вас, так уважает, так привязан к вам.
– Татьяна Александровна, бросим разговор о Старке и поговорим лучше о вас в этот последний часок наедине.
– Что обо мне говорить, Александр Викентьевич? Я считаю, что жизнь моя кончена, я о себе больше не думаю. Я буду жить для ребенка и этих двух людей, которые меня любят, к несчастью. Думаю, ни одна женщина не попадала в такое положение, как я. Сама вижу, что жизнь моя сложилась так странно, так неестественно…
– Татьяна Александровна, хотите, я вам скажу то, что давно хотел сказать вам – мою теорию? – вдруг прерывает меня Латчинов.
– Говорите, Александр Викентьевич.
– Вы сейчас сказали: ни одна женщина не попадала в такое положение, жизнь сложилась странно и неестественно. Но дело в том, что вы женщина. Поставьте на ваше место мужчину, и… все распутывается, все делается обыкновенным. Ведь десятки, – что я говорю десятки, – сотни, тысячи мужчин живут так. Переживают то, что пережили вы. Допустим на минуту, что вы мужчина, и расскажем вашу историю. Вы женаты, живете мирно и тихо с редкой по уму и доброте женой, вы ее любите прочной, сознательной, хорошей любовью. Вы всецело принадлежите своему искусству, и жена ваша не мешает вам. Она немного буржуазна, не всегда отвечает на запросы вашей артистической натуры, но вы знаете, что она вас любит верно и преданно – живет вами, охраняет ваш покой и уважает ваше призвание, ваши вкусы и привычки. И вдруг вы встречаете женщину! Красивую, увлекательную, умную, страстную! Эта женщина влюбляется в вас, не скрывает своего чувства, она говорит вам речи, которых никогда не говорила вам ваша кроткая, милая жена. Она сулит вам такую бездну наслаждений! Красота ее так ярка, страсть заразительна! Какой мужчина устоит тут?! И вы не устояли. Вы боролись, вы мучались. Вы не перестали любить свою жену, но «другая» вся – страсть, красота, поэзия. В то же время эта «другая» – красивый деспот, она хочет владеть вами безраздельно. Ей мало вашего тела, она требует души. Ей мало, что вы ей жертвуете женой и семьей, она требует вашего искусства. С этим вы мириться не можете. Начинаются слезы, сцены – все, чего так не любят мужчины… Вы начинаете охладевать. Слезы и сцены удваиваются, утраиваются. Вы готовы порвать все, кончить, бежать… Но тут является ребенок. Вы его любите. Тут нужно оговориться, что ваша любовь сильнее и страстнее любви мужчины в таком случае. Вы родили ребенка сами. Ведь в силу чисто физиологических причин не мог же Старк и родить его за вас. Да, вы любите ребенка, вам его жаль. Эта жалость к нему и его матери берет верх над всеми вашими чувствами, и вы решаете пожертвовать вашим искусством и женой. Но когда вы видите вашу жену, прежняя привязанность охватывает вас с новой силой, вы видите еще, кроме того, что и искусство ваше остается при вас. Прибавьте еще сюда, что в силу посторонних обстоятельств жена ваша остается одинокой, и у вас не хватает духу порвать с ней, и вы жертвуете другой… и жертвуете с легким сердцем. Вы успокаиваетесь, но… вам не дают ребенка. Привязанность к нему все растет, а вы видите, что покой и счастье этого ребенка можно купить только одним: опять сойдясь с его матерью, которая по-прежнему начинает манить вас своей красотой. Вернуться к ней – значит убить вашу милую, преданную жену. Оттолкнуть ее – пожертвовать ребенком… Вы страдаете, колеблетесь и… идете на компромисс. Получается самая банальная история. Обыкновенная история десятка тысяч мужчин.
