Расцвету
негризма
способствовали
и другие, чисто
внешние, влияния,
исходившие
из Европы, и
прежде всего
так называемый
«неопримитивизм»,
который совпал
по времени с
подъёмом
национального
самосознания
в Латинской
Америке; он был
реакцией на
кровавую оргию
первой мировой
войны и во многом
сводился к
отрицанию
традиционных
культурных
ценностей и
достижений
западной цивилизации.
Стремясь уйти
от сложной и
противоречивой
буржуазной
действительности,
творческая
интеллигенция
искала «новых»
эстетических
форм, не скованных
рациональным
началом, а
подчиненных
инстинкту,
чувству, подсознательному
импульсу. Эти
формы были
найдены в
«примитивных»
искусствах
народов Африки,
«не испорченных»
западной
цивилизацией.
Негритянская
тема внезапно
стала модной
в Европе и США:
негритянский
джаз и негритянская
опера, живопись
раннего Пикассо
и Матисса, навеянная
декоративным
искусством
народов Африки,
творчество
некоторых
европейских
и североамериканских
прозаиков и
поэтов-негристов,
увлечение
африканской
скульптурой
и африканским
фольклором—
все эти симптомы
в эстетической
жизни Европы
и Америки
свидетельствовали
о том, что Африка
из континента
забвения превращается
в континент
пробуждающейся
надежды.
В
отличие от
Европы, где
негризм был
достоянием
культурной
элиты и носил
поверхностный
характер, в
Латинской
Америке он
глубоко уходил
корнями в народную
почву, особенно
в районах, где
негритянская
культура и
негритянский
фольклор с
эпохи колониального
рабства жили
и развивались
в новых условиях.
Центром афроамериканистики
стала Куба, а
одним из её
виднейших
деятелей —
кубинский
учёный Фернандо
Ортис (род. в
1881 г.), пламенный
борец против
расовой дискриминации,
автор ряда
работ по истории,
религии, быту
и фольклору
кубинских
негров. Если
европейское
увлечение
Африкой и
неопримитивизмом
было явлением
поверхностным
и мало чем помогло
культурным
процессам в
самой Африке,
то деятельность
афроамериканистов
Антильских
стран — учёных
и поэтов—
непосредственно
способствовала
созданию национальных
культур и
национальных
литератур этого
района. «Негризм
родился на Кубе
не так, как в
Европе, без
каких-либо
традиций и
связей с реальной
жизнью людей.
На Кубе у него
имеется своя
историческая
перспектива
и своё будущее;
побратавшись
с креолизмом,
он может войти
составной
частью в большую
национальную
поэзию, о которой
мы так много
говорим»,—
писал один из
первых кубинских
поэтов-негристов
Рамон Гирао.
Латиноамериканский
негризм нашел
свое наиболее
яркое и колоритное
выражение в
поэзии. И не
удивительно,
ибо поэзия,
больше чем
какой-либо
другой литературный
жанр, связана
с устным народным
творчеством.
Самой
заметной
отличительной
чертой поэтического
негризма является
ритмичность
и музыкальность.
Многие известные
негристские
авторы, особенно
в странах Карибского
бассейна, стремясь
к образованию
самобытных
национальных
форм стиха,
брали из афроамериканского
фольклора то
лучшее, чем он
мог обогатить
книжную поэзию
этих стран.
Так, в частности,
для создания
осязаемого
и конкретного
поэтического
образа в стихотворениях
на негритянскую
тему наряду
с чётким и порой
однообразным
ритмическим
рисунком широко
употреблялись
такие приёмы,
как повторение
слов, строк и
даже целых
строф; многочисленные
аллитерации
на взрывные
и носовые звуки,
характерные
для африканских
языков; преимущественное
использование
открытых гласных
«о», «а», «у» и
особенно
звукоподражательные
слова, на роли
которых следует
остановиться
особо. Такого
рода слова
часто не имеют
никакого смысла
и возникают
непроизвольно
в ходе поэтической
импровизации.
Это явление,
типичное для
антильской
поэзии, тесно
связано с ритмом
и со звуковым
строем забытых
африканских
языков; оно
призвано пробудить
в слушателе
определенное
«акустическое
настроение»,
воспроизвести
таинственную
атмосферу
религиозных
ритуалов или
красочную
картину неудержимых
афроамериканских
танцев.
Наряду
с повторами,
аллитерацией
и звукоподражанием
в афроамериканской
поэзии широко
применяются
африканизмы
(бонго, бамбула,
тахона), географические
названия,
напоминающие
американским
неграм об их
далёкой родине
(Томбукту, Понго
и другие), а также
элементы ломаного
испанского
языка «босаль»,
к сожалению
трудно передаваемого
в переводе.