Старое лицо директора совхоза - это уже после войны,- оно с желваками на серых скулах, и эти желваки вздрагивают, движутся, все время движутся. Хотя, казалось бы, что же им двигаться? лицо директора, обращенное на Артюка, преисполнено участия к нему. А в то же время чувствуется и какаято потаенная начальственная в нем строгость - так что становится совершенно понятно, что если не будет Артюк послушен - и с участием, как это ни жаль, а придется проститься, а проявится строгость - и желваки двигаться будут, двигаться, двигаться против него и сводить с ума...
- Агроном у меня уже есть, даже два,- говорит ему прокуренным басом директор, глядя участливо и двигая желваками,- А кладовщика на зерновом складе на подмену у меня нету. Тебя кто надоумил просить направление на рабфак? Ленка, что ли? Ага, так я и думал... Как? К природе тянешься?.. Мало ли что она считает... Будет вот на моем месте, покрутится в моей шкуре - вот тогда и считай на здоровье, а покудава - обожди... так и передай ей. Да, вы жениться, говорят, что ли затеяли? Ну, ну...
Вспомнилось и маленькое, курносое, но тоже до чрезвычайности строгое лицо отца: - А я тебе говорю, что не будешь ты на ней жениться, не будешь!кричит перед Иваном Афанасьевичем его отец, и, поднеся кулачок к самым ноздрям своего сына-фронтовика, визгливо спрашивает: Чуешь, чем пахнет?
- Тебе, Ваня, на ней жениться не след,- спокойно и раздумчиво беседует с ним его отец в другой раз,- Ты вот сам посуди, парень. Старше она тебя, Ленка эта - это первое; а второе - не пара она совсем тебе. Дурь у ней такая сидит в голове, Ваня - ты пуще огня берегись ее слов. Что станет она говорить тебе, ты не слушай,- знай, что это она совсем тебя с панталыку сбить хочет. На что она тебя настропалила вот? ну, ты посуди сам: ну какой ты к чертям собачьим художник? Давай, волоки сюда все эти картины свои.
Отец Ивана Афанасьевича, сдвинув их на край, отлепляет от стола тяжелую стопу стекол, на которых нарисовал его сын картины, относит эти стекла во двор и размельчает их там обухом топора в порошок.
Тут уже заодно вспомнилось тонкое, красивое лицо Лены, нарисованное им на стекле, на том куске, который единственный он от отца утаил.
- Не зна-ю, что ты хочешь этим доказать!- произносит вскоре после свадьбы круглолицая его жена Дуся, обнаружив у него этот портрет, забирает и вытаскивает портрет из избы - навсегда, без помину...
- Нет, глумления раньше и на миллиграмм не чувствовалось в начальстве,размышлял Иван Афанасьевич за обедом, медленно всовывая ложку с едою в рот, стукая металлом ложки о зубные протезы и не замечая этого.- Может быть, это у нынешнего начальства проявилось, уже теперь?..
Утром следующего дня Ивана Афанасьевича Артюка можно было увидеть на очищенной от снега пешеходной дорожке к зданию городской администрации, Иван Афанасьевич, делая вид, что прогуливается здесь, наблюдал. Из вырулившей на стоянку иностранной машины поднялся высокий, одетый в каракулевую зимнюю шапку и в черное кожаное пальто, не пожилой еще мэр. Сначала он почти что пробежкою устремился к зданию, но увидев Артюка, покосился на него, откинул плечи назад, кожаный портфель свой крепче прижал к боку локтем и проследовал мимо старика медленнее, степенней. Многое что выражало лицо этого рослого спешащего на работу мэра: удовольствие от того, что он - мэр, радость энергичного мужчины, ощутившего от скорой ходьбы на утреннем шилящем щеки воздухе свое здоровье и силу. После того, как он обратил вниманье на Артюка, лицо его изменилось - радость незаметно растаяла, заменившись озабоченностью о службе,- настолько отчетливо выраженной, что Ивану Афанасьевичу стало сразу понятным: это только так кажется, что мэр как обычный смертный просто идет - в действительности и на ходу решает он сложные очень проблемы, в том числе - и о них вот, о стариках,- такие нелегкие - что и не его, Артюка, ума это дело... Но глумления не было в этом лице, не было, не было! И хоть предстал Иван Афанасьевич перед мэром сейчас в весьма расстроенных чувствах, все же улыбнулся он робко навстречу мэру своими замерзшими, негнущимися губами.
