— Куда? — Сердце Ковенанта горестно сжалось. — Куда? — Казалось, что в одном этом слове заключалась вся его горестная судьба. Куда может направляться он?
Ведь он совершенно разбит, и вся его мощь обратилась против него. У него ничего не осталось: делать ему нечего, идти некуда. На какой-то миг Ковенант испугался того, что сейчас, на ее глазах, лишится тех остатков достоинства, что придавала ему отрешенность, и сломается окончательно.
— Первая говорит, что мы должны куда-то идти, — продолжала Линден. — Солнечный Яд по-прежнему существует, так же как и Лорд Фоул. Мы лишились Первого Дерева, но все остальное осталось прежним. Не можем же мы всю оставшуюся жизнь плавать кругами.
Говоря все это, Линден, скорее всего, пыталась заставить Ковенанта понять то, что для нее было уже очевидно. Однако на него эти слова подействовали иначе: почти без перехода боль сменилась жгучей досадой. Линден, возможно и не осознавая того, вела себя жестоко. Своими ошибками, провалами и ложью он уже предал все, что любил. Так какую же еще ответственность должен он теперь, по ее мнению, взвалить на свои плечи?
— Я слышал, ты избавила нас от никоров, — с горечью в голосе вымолвил Ковенант. — Я тебе не нужен.
Тон Ковенанта заставил Линден поежиться.
— Не говори так! — воскликнула Линден. Судя по глазам, ей было понятно все, словно она слышала каждый стон его исстрадавшейся души. — Ты нужен мне.
Ковенант чувствовал, как его отчаяние приближается к той грани, за которой оно грозит перерасти в истерику. В словах Линден ему почудилось ликование, торжествующий смех Презирающего. Возможно, он зашел по этой дороге слишком далеко, так далеко, что уже сам, во всяком случае какой-то частью своего «я», превратился в Презирающего, стал совершеннейшим его инструментом, а то и воплощением его воли. Но увещевания Линден не позволили ему поддаться этому чувству: он не мог обойтись с ней так, ибо любил эту женщину и уже причинил ей немало горя.
На миг голова его пошла кругом: в залитой ярким светом каюте все казалось расплывчатым, непрочным и зыбким. Он предпочел бы кромешную тьму, тень, в которой можно было бы спрятаться от гнетущей реальности. Но Линден по-прежнему стояла возле гамака, и Ковенанту казалось, будто и его голова, и весь мир вращаются вокруг нее. И ее слова, и ее молчание воплощали требование, отказать в котором он не мог. Но в то же время Ковенант не был готов сказать ей правду. Подпитываемый своими страхами, он непроизвольно искал какую-нибудь зацепку, чтобы перевести разговор в иное русло. Искал — и нашел. Щурясь от солнечного света, заплетающимся языком Ковенант спросил:
— Что они сделали с Морским Мечтателем?
Линден обмякла, видимо почувствовала, что кризис предотвращен, и слабым голосом ответила:
— Хоннинскрю хотел кремировать его, как будто такое возможно. — По мере того как Линден говорила, тягостные воспоминания подступали со все большей силой, и каждое слово давалось ей с трудом. — Но Первая велела Великанам похоронить его в море. Мне показалось, что в тот момент Хоннинскрю готов был броситься на нее. Но потом в нем что-то надломилось. Конечно, не в прямом смысле, но мне показалось, будто я слышала, как что-то треснуло…
По тону Линден можно было понять, что трещина эта прошла и по ее сердцу…
— Он поклонился Первой, словно не знал, что еще сделать со своей мукой, и вернулся на мостик. Вернулся к своей работе. — Линден беспомощно пожала плечами. — Держится он прекрасно, и понять, что с ним творится, можно лишь заглянув ему в глаза. Но когда они предавали Морского Мечтателя морю, он им помогать не стал.
В слепящем свете Ковенант видел лицо Линден не слишком отчетливо, но ему показалось, что глаза ее затуманились. Наверное, Морского Мечтателя все-таки следовало сжечь. Освободить от посмертного ужаса в кааморе белого пламени. Но одна лишь мысль об огне вызвала у Ковенанта нестерпимый зуд. Он ненавидел себя — ненавидел за ложь. Он знал — или, во всяком случае, должен был знать, — что случится. Но скрыл от нее правду. И виною тому его эгоистичная любовь. Не в силах заставить себя даже взглянуть на Линден, Ковенант процедил сквозь зубы:
