Дружки встретились с такой радостью, будто век не виделись. В первый день никак не могли наговориться: взахлёб делились новостями в перерывах между занятиями, перебрасывались записочками на лекциях и долго перешёптывались уже после отбоя, лёжа в койках.
Егор обо всём рассказал своим дружкам, что приключилось с ним в Укромовке, показал даже Катину варежку, которую прихватил с собой на счастье как талисман. Друзья не смеялись над ним, не подначивали его из-за нелепой случайности, помешавшей встретиться с Катей. Но каждый из них посчитал нужным высказать собственные соображения, как он повёл бы себя, окажись на месте Егора. Все сходились во мнении, что унывать нет причин: надо лишь надеяться и ждать. Правда, Кузьма предлагал действовать более решительно - написать откровенное письмо и послать его Кате, благо адрес Московского циркового училища узнать не сложно. Только Вадим против этого резонно возражал: стоит ли быть навязчивым и не лучше бы подождать до лета, когда встреча может выглядеть более естественной и непринуждённой. "А кто их знает, этих блестящих, избалованных аплодисментами и славой цирковых звёзд!.." Тем не менее Кузьма горячо доказывал, что и в любви надо действовать так же решительно и дерзко, как и в торпедной атаке.
Егор с вниманием выслушивал обоих, но принимать окочательное решение не торопился. "Атака - атакой, только ведь и промазать можно..." А с другой стороны, не лучше ли положиться на деда Фёдора, прочившего ему Катю в невесты не то шутя, не то всерьёз, но уж во всяком случае дед, верно, рассказывал своей внучке о заезжем морском курсанте.
С тех пор к Лерочке Егор потерял всякий интерес. Но Чижевский! С каким выстраданным превосходством он бросал колкие взгляды на Егора. По всему было видно, что Эдик уже не считал его своим "конкурентом".
Непрядов отвечал бывшему сопернику благосклонной ухмылкой, тем самым давая понять, как безразличны ему мелкие уколы. Ведь не секрет, что Чижевский постоянно искал с ним ссоры.
И всё-таки Егорово терпение однажды лопнуло. А всё произошло из сущего пустяка, на который сам Непрядов никогда бы не обратил внимания. В тот вечер Вадим Колбенев засиделся в ленкомнате, вымучивая план проведения бесед и политинформаций. В роте он отвечал за всю агитационную работу. Перед вечерней поверкой в комнату заглянул Чижевский. Поинтересовавшись, чем это Колбенев так упорно и долго занимается, Эдик предложил свои услуги.
- Могу экспромтом выдать несколько эссе о культурной жизни города: последние театральные сплетни, анекдоты с вернисажей, как говаривают французы, эт цэтэра, эт цэтэра...
- И это всё, на что способен твой пылкий ум? - подковырнул Вадим. Рассказывай анекдоты кому-нибудь в гальюне.
- Фи, милорд! Как это пошло.
- Зато в твоем вкусе.
- А как у нас, маэстро, с юмором?..
- Нормально. А вообще, на серьёзные темы полагается иронизировать в меру.
Свесив голову набок и выпятив нижнюю губу, Чижевский скорчил на лице удивлённую мину: "У-у, ти, какой строгий, дурашка..."
Вадим и бровью не повёл.
- Кстати, - продолжал Эдик, изменив тон и приняв серьёзный вид, неплохо было бы поговорить и на атеистическую тему, что-нибудь вроде тлетворного влияния церкви на молодёжь в лице отдельных её незрелых элементов...
- Давай, - согласился Вадим. - Идея наказуема, пишем её за тобой.
- Не за мной, а за Непрядовым, - поправил Эдик. - Ему более с руки, у него дед поп.
- А при чём здесь его дед? - воспротивился Колбенев. - Раз предложил тему, сам её и готовь - к следующей среде.
- Мило-орд, - Чижевский снова изобразил крайнее удивление. - Вы явно заблуждаетесь. Человек целых десять дней вращался в душной, чуждой нашему обществу среде, впитывал её всеми фибрами своей незрелой души, а вам наплевать. Пускай выскажет свои убеждения на сей счёт.
- Я нисколько не сомневаюсь в его убеждениях, - холодно возразил Колбенев. - Могу успокоить тебя, что верующим он за десять дней не стал. У него там были совершенно иные интересы. И радуйся, а то бы кое-кому Лерочки не видать, как собственных ушей.
Задетый за живое, Чижевский густо покраснел, но сдержался, пропустив обидные слова как бы мимо ушей.
