— А ты, любезный друг, где был со своими советами, пока нас тут чуть не поубивали? Я звала на помощь…
С фальшивым раскаянием тот развел руками.
— Нe гневайтесь, госпожа, с детства туг на ухо! Злой запал ее еще не остыл после боя. Палома потянулась за кинжалом.
— А вот я тебе сейчас уши отрежу — раз это все равно бесполезное украшение, что тогда?! — Ухватив толстяка за ворот, она рывком подтянула его к себе, глядя в округлившиеся от страха глаза. — Говори — кого впустил ночью? Кто здесь был?!
Хозяин рухнул на колени.
— Госпожа… госпожа! Не виноват ни в чем, Небом клянусь! Это же постоялый двор… кто приходит, кто уходит, за всеми разве уследишь?! На ночь мы не запираем. А я на кухне был с женой… никого не видели, Митра свидетель!
Возможно он говорил правду… или лгал. Как узнать? Палома отпустила беднягу, и тот поспешно, не вставая с колен, отполз в сторону, косясь на свирепую наемницу затравленными глазами.
— Госпожа, не сочтите за дерзость, но совет я дам хороший…
— Говори.
— Уезжайте. Прямо сейчас. До утра недалеко, скоро городские ворота откроют. Уезжайте. Я стражников позже позову, к пятому колоколу, когда служанка в комнатах убирать придет. Скажу, ничего не знаю, ночью ничего не слышал, никого не видел…
— Да, это у тебя отлично получается, — мрачно констатировала Палома. Однако резон в словах хозяина все же был, она не могла этого не признать.
— А чего нам бояться? — подал голос Конан, все еще стоявший рядом с трупом. — Не мы же его прикончили, в конце концов!
— Ага. Только графская стража разбираться не станет. — Девушка поморщилась, вспомнив, как ее саму всего одну луну назад задержали точно также, над мертвецом, которого она не убивала. — Немедийские порядки еще похуже коршенских. Если есть подозреваемые — в лепешку расшибутся, чтобы нас до плахи довести. А так… виновных нет, значит, никто и доискиваться не будет. Похоронят по-тихому, и все.
— Истинно так, — затряс головой толстяк. — Госпожа — просто светоч мудрости! И опять же, историю замнут, и мне никакого убытка. А если вас схватят — по всему Церу пойдет слух, что в «Золотой короне» постояльцев режут…
— Убедил. — Киммериец, похоже, склонен был, как и Палома, согласиться с доводами хозяина. — Вещи соберем — и в путь. Ты там распорядись пока, чтобы лошадей нам оседлали.
— Сам! Сам займусь! И поесть в дорогу соберу… — И дробные шажки застучали по лестнице. Толстяк только что не приплясывал от облегчения.
Затворив дверь, Палома обернулась к своему спутнику. Тот уже неторопливо укладывал их скудные пожитки. Взгляд наемницы задержался на мертвеце.
— Бедняга… надо бы обыскать его напоследок… Северянин закашлялся — девушке показалось, чтобы скрыть смех.
Пробурчав: «Не вижу ничего забавного», она склонилась над Теренцием. Ловкими, опытными руками прошлась по одежде в поисках потайных карманов. Не обнаружив ничего, перешла к личным вещам. С собой у пария был сундучок и седельная сумка, в которой обнаружилась лишь смена одежды и немного съестных припасов.
Сундучок же оказался открыт — крышка отвалилась, едва лишь наемница тронула ее кинжалом. Пусто! Лишь теперь она поняла…
— И когда ты успел? — в гневе обернулась она к варвару. Подумать только — любуется, как она шарит у мертвеца по карманам, и хоть бы слово сказал!
Довольный собой, Конан развел руками.
— Меньше надо было хозяину глазки строить! Раздосадованная, она немедленно парировала:
— А тебе меньше с танцовщицами кувыркаться!.. Тогда, может, мальчишка бы жив остался.
Стрела попала в цель. Киммериец помрачнел.
— Правда. Моя оплошность. — И неожиданно выдавил совсем ему несвойственное: — Извини…
— Да ладно, не казни себя. — Палома смягчилась. — Я тоже показала себя не с лучшей стороны.
Только сейчас она вспомнила про раненую левую руку. Странно, как отступает боль, когда голова занята другим. Впрочем, быстрый осмотр уверил ее, что это простая царапина. Ничего серьезного. Конан помог ей перевязать предплечье, пообещав бодро:
— Даже шрама не останется!
— И слава Митре! Шрамы красят только мужчин, мне они ни к чему.
В молчании они собрали оставшиеся вещи. И наконец Палома задала вопрос, который жег ей язык все это время: