Великая вещь, этот маленький гирканский лук!..
Первая стрела ушла точно в цель — вонзилась в горло сухопарому бородачу в косматой безрукавке, который как раз занес меч над караванщиком. Испуганный торговец едва успел юркнуть под повозку, как труп разбойника рухнул перед ним, сбрызнув кровью дорожную пыль. Вторая стрела сорвалась «в молоко» — проклятая кобыла не вовремя затанцевала под всадницей, и рука дрогнула. Зато третий и четвертый выстрелы сделали бы честь нумалийской школе лучников еще двое грабителей повалились в грязь, стеная и сыпля проклятиями, и опомнившиеся караванные стражи подоспели как раз вовремя, чтобы перерезать обоим глотки.
Теперь бой шел на равных: десять на десять. Мечи сшибались в россыпях синих искр, лязг стали мешался с воплями раненых и ржанием испуганных лошадей.
…А, струсил, проклятый ублюдок?! Безжалостной рукой Палома послала пятую стрелу в спину спасавшегося бегством разбойника. В гущу схватки стрелять она опасалась — могла случайно задеть кого-то из своих; однако, выбрав момент, сумела подранить еще двоих противников. Караванщики успешно довершили начатое.
Как и следовало ожидать, эпицентром боя оставалась могучая фигура ее спутника, первым поспешившего на помощь торговцам. Не для него — бой на расстоянии, луки и арбалеты… Нет, киммерийцу подавай схватку лицом к лицу, чтобы видеть глаза противника, чуять его ужас перед неминуемой гибелью, вдыхать запах свежепролитой крови, слышать, как с хрустом входит клинок в незащищенную плоть, рассекая сухожилия и ломая кости… Варвар был в своей стихии!
Теперь, когда исход сражения не вызывал сомнений, Палома наслаждалась, наблюдая за ним. В Бельверусе и Тарантии не увидишь такой манеры боя — дикой, отчаянной пляски Смерти, клокочущей и яростной, как вырвавшийся на свободу поток. Цивилизация возвела игру мечей в ранг искусства, одновременно выхолостив из нее жизнь, иссушив и оторвав от корней. Наблюдать за поединком двух вельмож было все равно что смотреть на бальный танец, весь из церемонных поклонов, разворотов и кукольных шажков. Видеть, как сражается киммериец, означало приобщиться к некоей древней, могучей Силе, припасть к самым истокам Бытия, неразрывно связанного с Разрушением…
Меч в его руках летал, точно стрижиное крыло — невидимый, лишь свистом обозначая свое смертоносное присутствие; он разил, рассекал, колол и рубил, одновременно отражая атаки троих негодяев… но даже навалившись толпой, они ничего не могли противопоставить звериной мощи, бешенству и ловкости варвара. Казалось, он забавляется поединком: зубы щерились в оскале-усмешке, с уст срывался хриплый хохот… И когда последний нападавший рухнул к ногам победителя, тот едва ли не с сожалением бросил меч в ножны, алчущим взором оглядываясь по сторонам — не осталось ли еще врагов?
Не желая оставлять за своим спутником последнее слово, наемница, изловчившись, послала стрелу в грудь разбойнику, одолевавшему молоденького светловолосого купца — надо же помочь парню! Остальные торговцы и четверо их стражей были людьми многоопытными, с оружием знакомыми не понаслышке, и сумели совладать со своими противниками самостоятельно.
На дороге осталось лежать без малого два десятка трупов — караванщики и грабители вперемешку. Дорожная грязь стала липкой и бурой от крови. Лошади, храпя, жались к обочине, увлекая за собой повозки и путая постромки. Долгое время слышалось лишь тяжелое дыхание оборонявшихся; кто-то бесконечно, не смолкая, сыпал ругательствами, монотонно, вполголоса, словно читая молитву.
Неспешным шагом, ведя в поводу двух запасных лошадей, Палома подъехала к каравану.
— Как ты?
Ее спутник пожал широченными плечами.
— Едва размяться успел… Хилый нынче разбойник пошел! Никакого удовольствия… — Он зло оскалился, озирая мертвецов, над которыми уже начали свой зудящий танец мошкара и мухи.
Пронзительно свистнув, он подозвал своего жеребца, провел ладонью по взмокшей шкуре.
— Досталось тебе, бедняга…
Действительно. Те пол-лиги, что отделяли путников от каравана, подвергшегося нападению «лесных братьев», скакун киммерийца пролетел, как птица, безжалостно понукаемый жаждущим схватки всадником, и бока его до сих пор ходили ходуном, а с мягких губ падали хлопья пены. Паломе никогда прежде не доводилось видеть такой скачки. Но, хвала богам, Конан подоспел вовремя — и принял основную тяжесть боя на себя.
