О трагическом чувстве жизни у людей и народов - страница 58
All we have gained then by our unbelief
Is a life of doubt diversified by faith
For once of faith diversified by doubt
(Bishop Uougram’s Apology)
Дело в том, что, как я уже сказал, если вера, жизнь, может опираться только на разум, который делает ее передаваемой - и прежде всего передаваемой от меня мне же самому, то есть рефлексивной и осознаваемой, - то и разум, в свою очередь, может опираться только на веру, только на жизнь, хотя бы на веру в разум, веру в то, что разум служит чему-то большему, чем познание, служит жизни. И тем не менее вера остается непередаваемой, или нерациональной, а разум - нежизненным.
Воля и интеллект нуждаются друг в друге, и если, перефразируя старую схоластическую поговорку nihil volitum quin praecognitum, ничто не может стать предметом желания прежде, чем будет познано, сказать: nihil cognitum quin praevolitum, невозможно познать ничего, что не станет прежде желаемым, то, на первый взгляд, второе изречение покажется не менее парадоксальным, чем первое. «Само по себе познание духа как такового, - пишет Вине в своей статье, посвященной книге Кузена{148} о Мыслях Паскаля, - нуждается в сердце. Не желая видеть, мы не видим; в глобальной материализации жизни и мышления мы не верим в существование вещей духовных». Мы еще убедимся в том, что верить это значит, прежде всего, хотеть верить.
Воля и интеллект преследуют противоположные цели: воля стремится к тому, чтобы мы овладели миром, а интеллект - чтобы мир овладел нами. Но действительно ли противоположны эти вещи? Не являются ли они на самом деле одним и тем же? Нет, не являются, хотя и кажутся таковыми. Интеллект монистичен, или пантеистичен, воля монотеистична и эгоистична. Интеллект не нуждается в том, на что направлена воля; он работает с самими идеями, тогда как воле необходима материя. Познавать что-либо это значит воспроизводить в себе познаваемый предмет; но для того, чтобы я мог его использовать, овладеть им, он должен оставаться вне меня как нечто мне не тождественное.
Философия и религия - враги, и, будучи врагами, они нуждаются друг в друге. Не существует ни религии без какой бы то ни было философской основы, ни философии без религиозных корней; каждая из них живет за счет своей противоположности. История философии есть, в сущности, история религии. И атаки на религию, которые предпринимаются с якобы научной или философской точки зрения, являются не чем иным, как атаками, предпринимаемыми с еще одной, противоположной, религиозной точки зрения. «Столкновение, которое происходит между естественной наукой и христианской религией, есть, по сути дела, не что иное, как коллизия между инстинктом естественной религии, основывающимся на естественнонаучном наблюдении, и ценностью христианской концепции мира, которая обеспечивает духу господствующее положение по отношению ко всему природному миру», - говорит Ричль (Rechtfertigung und Versoehnung, III, гл. 4, §28). Однако этот инстинкт - все тот же инстинкт рационализации. Критический идеализм Канта имеет религиозное происхождение, и именно для того, чтобы спасти религию, Кант положил границы разуму после того, как религия в известной степени была подвергнута его разлагающему скептицизму. Система антитез, противоречий и антиномий, на которой Гегель построил свой абсолютный идеализм, имеет тот же корень и исток, что и критический идеализм Канта, и корень этот - иррациональный.
Ниже, когда речь пойдет о вере, мы еще убедимся в том, что она по сути своей есть не что иное, как проявление воли, а не разума, и потому верить - значит хотеть верить, а верить в Бога - значит прежде всего и главным образом хотеть, чтобы Он существовал. Поэтому, верить в бессмертие души - значит хотеть, чтобы душа была бессмертной, но хотеть этого с такою силой, чтобы желание это, сокрушая разум, вырывалось за его границы. Но это не остается безнаказанным.
Инстинкт познания и инстинкт жизни, или, точнее, выживания, вступают в борьбу. Доктор Э.Мах в своем труде под названием
