О приятных и праведных - страница 15

Шрифт

Интервал

- Мамочка, до чего было здорово, - обалденный ланч в самолете, всех обносили шампанским и меня тоже, - погоди, Мэри, тебе нельзя поднимать мой чемодан, скажи ей, мама, - нет, вы взгляните, у Минго хвост крутится прямо как пропеллер, -сидеть, Минго, ты покалечишь Монтроза своими лапищами, - а Монтроз меня узнал, правда, мама,- но куда подевался дядя Тео, я его даже разглядеть не успела, - не дергай меня так за юбку, Эдвард, она совсем новая, - какое у меня платье хорошенькое для тебя, Г енриетта, нашла в Женеве, - а Вилли как, ничего, - для него у меня замечательный бинокль, контрабандой провезла, оцените мою храбрость, - всем-всем до единого привезла подарки, - laisse moi done, Пирс, que tu m'emb?tes[1], - мам, я верхом ездила каждый день, а с французским у меня теперь вообще отлично и на флейте занималась все время, даже играла на концерте, - а загорела как, видите, - вы посмотрите, какой загар, - да, я тебе кружева купила, мамочка, а тебе, Мэри, брошку, папе -часы на стол, - Г енриетта, забери-ка Монтроза, - а вот с этим чемоданом осторожнее, у меня там итальянское стекло, - просто положи на кровать, ладно, Мэри, - ой, какое блаженство быть дома, только жаль, папы нет, - так чудесно все видеть снова, - обязательно сбегаю к Вилли, - это что еще за ракушки у меня на столе, просто сдвинь их в сторону, вот и все, - а, черт, попадали, рассыплются теперь по всему полу, - Кейси, сколько раз я просила не пускать ко мне в комнату близнецов, - теперь можно другой чемодан положить на стол, - вот так, спасибо большое, - ма-ама, на каком потрясном балу я побывала, всем полагалось прийти в черном или белом, - и потом еще летала на вертолете, - так страшно, ужас, - совсем не то что самолет...
Three	Глава третья
John Ducane looked into the eyes of Jessica Bird.	Джон Дьюкейн смотрел в глаза Джессики Берд.
Jessica's eyes slowly filled with tears.	Глаза у Джессики понемногу наливались слезами.
Ducane looked away, sideways, downward.	Дьюкейн отвел прочь свой взгляд, потом потупился.
He had not left her then, when he ought to have done, when the parting would have been an agony to him.	Он не расстался с нею раньше, когда разлука была бы для него мученьем.
He was leaving her now when it was less than agony, when it was almost relief.	Бросал ее теперь, когда это было далеко не так мучительно, скорее даже сулило облегчение.
He ought to have left her then.	Раньше следовало бросить.

The fact remained that he ought to leave her now.	Однако тот факт, что следовало бросить теперь, все равно оставался фактом.
He needed this thought to strengthen him against her tears.	Эта мысль была ему необходима, чтобы устоять против ее слез.
He looked up again, past her blurred suffering head.	Он снова поднял глаза, обойдя стороной ее неясное несчастное лицо.
His imagination, already alienated from her room, perceived its weirdness, Jessica's room was naval in its austerity.	Заново, уже словно бы вчуже, отметил, какой необычный вид у ее комнаты. Комната Джессики своим аскетизмом вызывала представление о военном корабле.
No homely litter of books or papers proclaimed its inhabitant and the pattern of clean hard colours and shapes was not merged into any human mess or fuzz.	Никаких примет обитаемого жилья - ни книжек, ни бумаг, разбросанных в уютном кавардаке, одни лишь жесткие чистые краски и формы, не смягченные следами нормального человеческого беспорядка.
If furniture is handy manadjusted objects for sitting, lying, writing, putting, the room contained no furniture, only surfaces.	Если мебель - это набор предметов, созданных, чтобы человеку удобно было сидеть, лежать, класть, писать, то и мебели в комнате не было, были только поверхности.
Even the chair on which Ducane was sitting, the only chair, was just a sloping surface bearing no friendly curved relation to the human form.	Даже стул, на котором сидел Дьюкейн, -единственный стул - и тот представлял собой всего лишь покатую поверхность, не приспособленную ничьей заботливой рукой к изгибам человеческого тела.
Even the bed wherein he had once been used to wrangle with Jessica looked like a board, its rumpled shame ironed smooth.