Сухой блеск – душа мудрейшая
и лучшая.
* * *
Такая душа отзывчивая; как на восходе солнца, как только оно заблестит, сразу начинает высыхать роса, так и эта душа, как только вспыхнет свет знания, сразу отражает его строгостью своих суждений. Такая душа и мудра, иначе говоря, всегда лучшим образом выступает в судах, и «лучшая», благороднейшая, то есть готова выполнять решения суда, в том числе общие суждения людей о необходимости обороны, и проявляет себя в этом деле разумнее всего.
* * *
В этих знаменитых словах (иногда при их переводе и цитировании оставляют оба греческих термина, и получается «Этос – человеку даймон»), конечно, сосредоточена вся борьба Гераклита с суеверием, верой в добрую и злую судьбу, удачные и неудачные дни и т. д. Единственный дух для человека, единственная его судьба и удача – это его собственная нравственность. Лучше всего понять эти слова в духе выражения М. Горького «Правда – бог свободного человека!», а ни в коем случае не в банальном смысле «человек – кузнец своего счастья». Ведь здесь дух не просто покровительствует человеку, но и требует от него соответствия нормам этого духа. Скорее уж нужно сближать с выражением «Человек человеку друг» (в том смысле, что мы не только получаем помощь от друга, но и берем с него пример), чем с банальностью о власти над собственной судьбой, которая была бы для Гераклита просто бессмысленна. Приведем толкование Барбары Кассен:
Разнообразие интерпретаций, которые предлагаются для фрагмента В 119 Гераклита, позволяет понять, насколько ἦθος[24], впрочем, не менее, чем δαίμων[25], является чужим для нас. В целом это принято толковать так, что назначение человека вписано в его личность (sein Eigenart [его своеобразие], как переводит Г. Дильс и В. Кранц), или в смысле фатальности (рождение Антигоны), или в смысле ответственности (нет другой судьбы, кроме той, которую человек себе кует). Жан Боллак опирается на пару ἔθος-ἦθος[26], привычка-характер, чтобы заметить: все эти интерпретации опираются на свойственное XVII в. анахроничное представление о «характере», тогда как греческий язык не делает из него никакой виртуальной сущности, которая могла бы быть отделена от способа бытия (что касается самого Боллака, он выбирает совершенно другую интерпретацию: J. Bollack, H. Wismann, Heraclite ou la separation р. 328). [То есть эти слова можно перевести: способ бытия человека делает его (в чем-то) божеством / ставит его перед чем-то божественным] В «Письме о гуманизме» Мартин Хайдеггер удачно обыгрывает общий ἔτυμον [первоначальное значение слова] так что предлагает считать, что «человек живет (…) вблизи Бога»[27].
Поворотные меты Зари и Заката —
Большая Медведица,
а напротив Медведицы —
кромка эфирного Зевса.
* * *
Вероятно, самый сложный для толкования фрагмент, подразумевающий модель и устройства неба, и смены дня и ночи, и смены времен года. Лебедев (Л 372) дает подробное толкование, указывая, что здесь Гераклит вводит модель космоса как стадиона с поворотными метами (камень, около которого колесница должна была развернуться и помчаться назад – задеть мету равно катастрофе; то есть любая борьба противоположностей происходит на грани катастрофы). Смена времен года происходит как смена команд в спортивной игре.
Мы предполагаем, что можно истолковать цитату так: смена дня и ночи происходит благодаря их соперничеству, поддерживающему единство противоположностей, но у соперничества есть его институциональные условия, а именно само устройство стадиона с полем и зрителями, и Зевс является всеобщим зрителем, обеспечивающим функционирование стадиона как института.
Тем самым Гераклит ратует за монархию, которая будет отвечать общему замыслу Логоса и об институтах, и о противоположностях и позволит избежать дальнейших катастроф на стадионе. Лучше всего проиллюстрировать мысль Гераклита историософским сонетом Вяч. Ив. Иванова, где налицо малое собрание основных образов этого отрывка, включая стадион с метами, огонь и голубизну неба как ту самую «эфирность Зевса». Только Иванов говорит о повторяемости и катастрофичности не природных, а исторических процессов, а именно цитирует мысль Вергилия о возрождении сожженной Трои в Риме благодаря миссии Энея:
