Небольшая, с пламенно огненными волосами (конечно, крашеными), даже скорее
миловидная, она многих отталкивала своими странностями. Она могла, например, снизу
руками подпереть свой бюст и громогласно воскликнуть: "У меня хорошенькие грудки" или
рассказать о каком-нибудь своем романе в неудержимо хвастливых тонах. Меня она
скорее занимала; Надюша, гораздо добрее и снисходительнее меня, относилась к ней
вполне терпимо, но М. А. невзлюбил ее сразу и бесповоротно. Он окрестил ее Мымрой.
Когда мы поселились с ним в Обуховом переулке и она вздумала навещать нас, он
сказал: "Если Мымра будет приходить, я буду уходить из дома…" К счастью у нее
наклюнулся какой-то сильно "завихренный" роман и ее визиты сами собой прекратились,
но образ ее — в карикатурном виде, конечно, — отразился в повести "Собачье сердце".
* * *
Вот эта самая Надежда и предоставила нам временный
12
приют. Жила она в Арбатском переулке в старинном деревянном особнячке. Ночевала я в
комнате ее брата-студента, уехавшего на практику.
Как-то днем, когда Надежда ушла по делам, пришел оживленный М. А. и сказал, что мы
будем писать пьесу из французской жизни (я несколько лет прожила во Франции), и что у
нее уже есть название: „Белая глина". Я очень удивилась и спросила, что это такое
"белая глина", зачем она нужна и что из нее делают.
— Мопсов из нее делают, — смеясь ответил он. Эту фразу потом говорило одно
из действующих лиц пьесы.
Много позже, перечитывая чеховский „Вишневый сад", я натолкнулась на рассказ
Симеонова-Пищика о том, что англичане нашли у него в саду белую глину, заключили с
ним арендный договор на разработку ее и дали ему задаток. Вот откуда пошло такое
необычайное название! В результате я так и не узнала, что, кроме мопсов, из этой глины
делают.
Зато сочиняли мы и очень веселились.
Схема пьесы была незамысловата. В большом и богатом имении вдовы Дюваль,
которая живет там с 18-летней дочерью, обнаружена белая глина.
Эта новость волнует всех окрестных помещиков: никто не знает, что это за штука.
Мосье Поль Ив, тоже вдовец, живущий неподалеку, бросается на разведку в поместье
Дюваль и сразу же подпадает под чары хозяйки.
И мать, и дочь необыкновенно похожи друг на друга. Почти одинаковым туалетом
они усугубляют еще это сходство: их забавляют постоянно возникающие недоразумения
на этой почве. В ошибку впадает и мосье Ив, затем его сын Жан, студент, приехавший из
Сорбонны на каникулы, и, наконец, инженер-геолог эльзасец фон Трупп, приглашенный
для исследования глины и тоже сразу бешено влюбившийся в мадам Дюваль. Он —
5
классический тип ревнивца. С его приездом в доме начинается кутерьма. Он не
расстается с револьвером.
— Проклятое сходство! — кричит он. — Я хочу застрелить мать, а целюсь в дочь...
Тут и объяснения, и погоня, и борьба, и угрозы самоубийства. Когда, наконец,
обманом удается отнять у ревнивца револьвер, он оказывается незаряженным… В тре-
13
тьем действии все кончается общим благополучием. Тут мы применили принцип
детской скороговорки: "Ях женился на Цип, Яхцидрах на Ципцидрип…" Поль Ив женился
на Дюваль-матери, его сын Жан — на Дюваль-дочери, а фон Трупп — на экономке мосье
Ива мадам Мелани.
Мы мечтали увидеть „Белую глину" у Корша, в роли мосье Ива — Радина, а в роли
фон Труппа — Топоркова.
Два готовых действия мы показали Александру Николаевичу Тихонову (Сереброву
— популярный в Москве редактор многих изданий тех лет.) Он со свойственной ему
грубоватой откровенностью сказал:
— Ну, подумайте сами, ну кому нужна сейчас светская комедия?
Так третьего действия мы и не дописали.1
Вот и кончилось мое житье в комнате студента — брат Надежды (Мымры)
возвращался с практики...
Потом мы зарегистрировались в каком-то отталкивающем помещении ЗАГСа в
Глазовском (ныне ул. Луначарского) переулке, что выходил на бывшую церковь Спаса на
Могильцах.
