3
— Если бы нарядная и надушенная дама знала, с каким трудом достались мне эти
ботинки, она бы не смеялась…
Я поняла, что он обидчив и легко раним. Другой не обратил бы внимания. На этом
же вечере он подсел к роялю и стал напевать какой-то итальянский романс и наигрывать
вальс из Фауста… А дальше?
Дальше была большая пауза в стране. Было всеобщее смятение. Была Москва в
оцепенении, в растерянности: умер Ленин. Мороз был больше 30 градусов. На
перекрестках костры. К Дому Союзов в молчании непрерывной лентой тянутся
многотысячные очереди…
В моей личной жизни наступило смутное время: я расходилась с первым мужем и
временно переехала к родственникам моим Тарновским. С Михаилом Афанасьевичем
встретилась на улице, когда уже слегка пригревало солнце, но еще морозило. Он шел и
чему-то своему улы-
10
бался. Я рассказала ему о перемене адреса и изменении в моей жизни.
Тарновские — это отец, Евгений Никитич, по-домашнему Дей, впоследствии —
профессор Персиков в „Роковых яйцах" (об этом подробнее я расскажу позже). Это был
кладезь знаний. Он мог сказать японскую танку — стихотворение в три строки — на
японском языке. Я была так горда, когда в 16 лет от него выучилась: "Асагао ни цурубе
тарарету марао мидзу". "Повилика обвила ведро моего колодца. Дайте мне воды", — вот
перевод этих поэтических строк. Дей никогда не поучал и ничего вам не навязывал. Он
просто по-настоящему очень много знал, и этого было вполне достаточно для его
непререкаемого авторитета. Дей знал, как умер Аттила, он мог ответить на любой вопрос.
Его дочь всегда удивляла преподавателей истории, приводя какие-то особые штрихи
эпохи, о которых ни в учебниках, ни на уроках даже не упоминалось да и не могло
упоминаться. Звали ее Надежда Евгеньевна, а в самом теснейшем кругу "Гадик". "Гад
Иссахар за углом ест сахар" — так дразнили мы ее в ранней юности за то, что
неудержимо любила она сладкое.
Вот в этот дом и припожаловал М. А. Пришел и стал бывать почти каждый день.
Он сразу же завоевал симпатии Надюши, особенно когда начал меня "сватать".
Уже весна, такая желанная в городе! Тепло. Мы втроем — Надя, М. А. и я — сидим
во дворе под деревом. Он весел, улыбчив, ведет "сватовство".
— Гадик, — говорит он. — Вы подумайте только, что ожидает вас в случае
благоприятного исхода…
— Лисий салоп? — в тон ему говорит она.
— Ну, насчет салопа мы еще посмотрим… А вот ботинки с ушками обеспечены.
— Маловато будто...
— А мы добавим галоши... — Оба смеются.
Смеюсь и я. Но выходить замуж мне не хочется.
Подружился М. А. и с самим Тарновским. В скором времени они оба оживленно
беседовали на самые разные темы и Дей полностью подпал под обаяние Булгакова.
— Здорово я их, обоих Тарновских, обработал! — скажет М. А. после с веселым
смехом. (Когда он шутил, все всё ему прощали… "Ты как никто шутил," — говорит
11
в своем стихотворении на смерть Булгакова Анна Ахматова).
Мое пребывание у Тарновских подходило к концу: из длительной командировки
возвращался муж Надюши, а комната у них была одна, разделенная занавеской, хоть и
большая, да все же одна.
4
К сожалению, не сохранилось шутливое стихотворное послание, обращенное к
Наде:
"О Гадик с глазами Онтарио!" — так начиналось оно, и смысл его сводился к тому,
чтобы лучше меня охранять, а то "лысые черти могут Любу украсть".
Все самые важные разговоры происходили у нас на Патриарших прудах (М. А. жил
близко, на Садовой, в доме 10). Одна особенно задушевная беседа, в которой М. А. —
наискрытнейший человек — был предельно откровенен, подкупила меня и изменила мои
холостяцкие настроения.
Мы решили пожениться. Легко сказать — пожениться. А жить где? У М. А. был хоть
кров над головой, а у меня и того не было. Тут подвернулся один случай: к Гадику пришла
ее давнишняя знакомая, тоже Надежда, но значительно старше нашего возраста.
