Второй. Судя по переписке, он совершенно не испытывал «тоски по родине» и уже после первых месяцев пребывания в Техасе писал, что ему здесь всё нравится и он имеет твердое намерение остаться[66]. Интересно, сообщал ли он об этом тетушке? Скорее всего нет. Иначе как объяснить тот факт, что Портеры до 1886 года продолжали вносить ежегодный взнос в Ассоциацию фармацевтов Северной Каролины, чтобы У. С. Портер продолжал числиться среди ее членов и мог беспрепятственно возобновить профессиональную деятельность по возвращении. Последний раз его имя упомянуто в реестре, опубликованном ассоциацией в 1888 году (то есть спустя шесть лет после того, как он уехал в Техас!)[67]. Для них это были серьезные траты. Значит, родственники продолжали ждать его и полагали, что, поправив здоровье, он вернется в Гринсборо. А он, совершенно не скрывая своих намерений остаться от гринсборовских знакомцев, почему-то не удосужился известить об этом родных.
Малозначительный, казалось бы, факт. Но он весьма красноречиво указывает на человеческие качества, на отношение будущего писателя к самым близким ему людям. Что же получается — он не любил бабушку, тетю Лину, которые воспитали его, дали ему так много? Бетти Холл, уже после смерти писателя, свидетельствовала, что Портер «никогда не демонстрировал признательности к тем, кто его вырастил». Чем объяснить эту душевную черствость? «Закрытостью», застенчивостью молодого человека?
Личностный портрет дополняет характеристика, данная ему всё той же госпожой Холл. По ее впечатлениям, это был человек, «вместе с чувством ответственности лишенный и чувства признательности и не знакомый с обязательностью». Более того, она утверждала, что Портер был «лишен физического и морального мужества». Что она подразумевала под этим? Ведь дальнейшая жизнь ее техасского подопечного не подтверждает этого суждения.
Справедливости ради надо сказать, что она-то была женщиной весьма прямой и отважной (лишенной, правда, внутренней гибкости, присущей ее полу) и о многих вещах судила слишком прямолинейно и без околичностей. Может быть, она обижалась на Портера за то, что он, по ее словам, «никогда не выражал признательности» — ни ей, ни ее мужу — и «никогда не говорил, что впоследствии — когда-нибудь в будущем, заплатит им» — за приют и за всё, что они доброго сделали[68]. Понятно, что денег с него никто никогда и не взял бы — но, похоже, ей было обидно. И обида, видимо, осталась.
Но и не верить ей нет оснований. Почему же он был таким — молодой У. С. Портер, будущий О. Генри? Неужели он действительно был, что называется, «неблагодарной скотиной»? Не способен был оценить заботу, выказать любовь, привязанность, испытывать признательность. Конечно, это не так. И рассказы О. Генри, во всяком случае, большая их часть, без сомнения, весьма красноречиво демонстрируют, что ему были не только знакомы, но и присущи все эти чувства. Скорее всего, причина в особой психоэмоциональной организации этого человека. Он был интровертом. И ему были свойственны сдержанность и застенчивость в контактах с другими людьми — и тогда, в молодые годы, в Техасе, и позднее — в Нью-Йорке, на пике литературной славы и писательской популярности. К тому же пресловутая эмоциональная сдержанность сочеталась в нем, скажем прямо, еще и с изрядным инфантилизмом. Данное суждение не содержит оценки — это факт, можно сказать — «диагноз». И на эту особенность личности писателя указывали все, кто его знал — не только в молодые, но и в поздние годы. Например, Роберт Дэвис, один из очень немногих близких О. Генри людей в нью-йоркский период жизни, особо отмечал, что его друг был «совершенное дитя — человек совершенно бесхитростный, временами — абсолютно и наивно беспомощный»[69]. Как ребенок. Но детей и не удивляет, что все о них заботятся, — напротив, они воспринимают это как должное. Им и в голову не придет благодарить, предлагать деньги и т. п. за то, что для них делают взрослые. Это данность. Другое дело, почему Портер задержался в «детстве»?
Можно пытаться объяснить характер писателя ранней смертью матери и, следовательно, психологической травмой. Мальчик был «безотцовщиной» при живом отце, и это еще одна психологическая травма. В ту же строку можно легко уложить и деспотичность бабушки, тети, отсутствие ласки и, конечно, постоянное вынужденное детское одиночество. Да и то, что его никогда не привлекали к «домашним делам» и всё делали без его участия, тоже, конечно, сыграло свою роль. Всё это так и могло сформировать характер, но психику — едва ли. Значит — не обошлось без Промысла Божьего: видимо, есть нечто, что еще до рождения формирует художника — человека в параметрах обычной жизни «ущербного», лишенного многих обывательских (в хорошем смысле этого слова) инстинктов, навыков и повадок, при этом наделенного чем-то иным, неуловимым, но впоследствии таким зримым — талантом.
