Камера Геринга. Ночь. Геринг не спит. Из темноты выходит Шмаглевская.
ШМАГЛЕВСКАЯ: Вы меня узнаете? Я — Северина Шмаглевская. В Освенциме я работала на железнодорожной ветке рядом с крематорием. Иногда я присматривалась к вагонам, приходящим в лагерь. Знаете, с евреями приезжало много детей, в еврейских семьях вообще много детей… Если женщина несла ребёнка на руках или везла в коляске, то её и ребёнка отправляли в газовую камеру сразу. Если евреев было много, детей бросали в печи крематория живыми. Как они кричали!.. В сорок втором году в Освенциме не было отдельных блоков для детей. Рождённым в лагере детям, клеймо ставили на ноге. Номер был из пяти цифр, на детской руке он не помещался… Как они кричали!.. Дети не имели своих номеров, им ставили те же номера, что и взрослым. Раз в месяц, иногда чаще детей вывозили из лагеря. Куда? Я хочу спросить вас, куда? Где наши дети?.. О количестве погибших я могу догадываться. Я не раз считала пустые детские коляски. Они лежали грудой здесь же, рядом. Немцы — аккуратные люди, они собирали эти коляски и отправляли на продажу, в магазины для бедных… Почему вы не спрашиваете меня обо мне? Я ведь тоже женщина! Хочу ли я, Северина Шмаглевская, жить после этого?..
Геринг подходит к Шмаглевской, та уходит в темноту. За спиной у Геринга появляется Ройзман.
РОЙЗМАН: До войны я работал бухгалтером в экспортной фирме. Дела шли неплохо до войны. В августе сорок второго меня увезли из Варшавского гетто. Я был в Треблинке год. Я шёл на небо! Я, Самуил Ройзман, был на небе!.. Сойдя с поезда, сразу же нас разделяли: отдельно мужчин, женщин. Все должны были раздеться и голыми пройти по улице до газовых камер. Немцы называли это прогулкой, дорогой на небо! Женщинам стригли волосы. Говорят, женский волос незаменим для изготовления матраца. Женщины шли на небо дольше мужчин, минут пятнадцать… Там, где останавливались вагоны, была устроена станция, совсем как настоящая, с надписями «буфет», «касса», «телефон». Было даже расписание поездов… Шарфюрер Менц заведовал лазаретом. Часть площади за изгородью они называли лазаретом. Над ним даже висел флаг Красного Креста. Менц брал револьвер и стрелял в кого хотел то быстро, а то не спеша. Двухлетнюю девочку он на моих глазах бросил в огонь. Живую!.. Я не могу спать ночами, я вообще не могу спать… Каждый боится смерти. И я боюсь, до сих пор боюсь. Я был на небе. Я стоял голый. Нас было восемь тысяч евреев, все из Варшавы. Многих я знал с детства, многих не знал. Мне повезло, надзиратель заметил меня. Им был нужен переводчик с французского, польского, еврейского. Я в каком-то смысле полиглот, языки всегда давались мне легко. Так я не ушёл на небо. Они все ушли, а я остался… (Уходит в темноту.)
ГЕРИНГ(сжимает голову руками). Что с тобой? Что с тобой, Герман? Это не ты, не ты убивал их, не ты сжигал, не ты насиловал. Война — это часть жизни. Жизнь невозможна без войны. Ты сильный, ты справишься, ты выдержишь всё!.. Если бы мы судили их! Нет, мы бы их не судили, просто прикончили бы всех, а фюрер произнёс бы речь. А теперь они все смотрят на меня! Жалкие рабы! Они хотят не просто повесить нас, они хотят нас унизить, растоптать нас и Германию… Поздно, друзья мои! Свои грехи мы передали по наследству миллионам тех, кто родится после нас. Кто-то должен править миром. Сегодня вы союзники, а завтра — враги. На смену явной войне придёт война тайная, необъявленная, бесконечная. Терроризм. Что может быть ужаснее собственной беззащитности! И этот процесс только набирает силу. Если вы не задушите гадину, она задушит вас!.. Лучше я умру, чем скажу хотя бы раз, что мы были неправы. (Кричит.) Я одинок? Одинок? Почему вы молчите?..
Телефонный звонок. Кабинет Джексона.
ДЖЕКСОН(в трубку). Господин Президент, я двадцать лет занимаюсь юриспруденцией и не могу допустить здесь суд Линча… Господин Президент, вы назначили судью Биддла членом трибунала от Соединённых Штатов, того самого Биддла, которого вы же сняли с поста министра юстиции. Ни для кого не секрет, что, когда рейхсмаршал Геринг сдался, наши доблестные офицеры устроили вечеринку, а проще говоря, попойку в компании с ним. Фотографии были в газетах… Простите мою горячность, но мы компрометируем нашу страну… Нет, господин Президент… Что касается вынесения приговора, наши с русскими представления о справедливом суде расходятся… В таком случае я готов просить вас об отставке… Всего доброго, господин Президент!..
