ГЕРИНГ(отпивает ещё, возвращает фляжку). Я был главным егерем Германии. А какая охота в моём поместье!
УИЛЛИС(отпивает из фляжки). Гитлер любил охоту?
ГЕРИНГ: Фюрер был вегетарианцем, считал, что убивать животных аморально.
УИЛЛИС: Да?
ГЕРИНГ: Да!
Оба смеются.
ГЕРИНГ: Вегетарианец, но какие устраивал обеды! Сам не пил и почти не ел. Знаете, друг мой, вы напоминаете мне лучших молодых офицеров, которые у меня служили.
УИЛЛИС: Спасибо, сэр! (Отпивает из фляжки, передает её Герингу.)
ГЕРИНГ: Непостижимо, как в апреле сорок пятого в Германии не нашлось ни одного офицера с зажигалкой, чтобы спалить наши архивы!.. (Пауза.) Рождество! Последнее Рождество в моей жизни… Год назад фюрер вернул в нас веру. Я помню, как он болел. Глисты, боли в желудке. Операция на горле. Восемь дней фюрер молчал, в Рождество заговорил. Его речь по радио вдохновила нас. Он обещал новое оружие и новые победы. Танки Рундштедта пошли на Антверпен. Наступление захлебнулось, Рундштедту дали Железный Крест, последняя наша надежда умерла… С Рождеством, лейтенант!..
Белые хлопья снега кружат над землей под музыку и помехи в радиоэфире. По коридору Дворца Правосудия идут навстречу Руденко и Джексон. Кивнув и разминувшись, через пару шагов останавливаются и сходятся вновь.
РУДЕНКО: Я бы хотел поздравить вас с Рождеством, мистер Джексон.
ДЖЕКСОН: Благодарю вас. В Советском Союзе больше любят Новый год?
РУДЕНКО: Тоже работаете до поздней ночи?
ДЖЕКСОН: Как видите. Вы неплохо говорите по-английски. А я не говорю по-русски! Как же нам найти общий язык? (Берёт Руденко за руку.) Знаете, Роман…
РУДЕНКО: Оправдательный приговор будет?
ДЖЕКСОН: Боюсь, что — да.
РУДЕНКО: Если Густав Крупп может быть свободен…
ДЖЕКСОН: То и Дёниц, и Шпеер, и фон Папен…
РУДЕНКО: Советский Союз никогда не признает такого приговора.
ДЖЕКСОН: Голосуют четверо судей. Один — ваш, один — наш, плюс француз и англичанин. Ни вы, ни я ничего не изменим. Голосуют Лоренс, Биддл, де Вабр и Никитченко. Кого-то повесят, кого-то оправдают, кто-то отсидит в тюрьме свои пятнадцать-двадцать лет.
РУДЕНКО: Разве мы с вами здесь для этого? Приговор нацизму — вот что главное!
ДЖЕКСОН: Если бы наши лидеры понимали друг друга так, как сегодня вы понимаете меня, а я понимаю вас! Я просил Президента об отставке. Президент отказал мне.
РУДЕНКО: Вчера опять отключали синхронный перевод.
ДЖЕКСОН: Техника шалит. Или люди. Я смотрю на судью Лоренса и поражаюсь его сдержанности. Я бы давно уже сорвался, а он задаёт этим типам какие-то вопросы, вечно что-то уточняет… Здесь, куда ни придёшь, все окна зашторены, словно продолжается война… Вы пытаетесь доказать внезапность нападения Германии на Советский Союз. Все понимали, что война неизбежна. У вашей разведки были все данные. Какая внезапность? Вы же собирались бить врага на его территории, пели песни, смотрели кино.
РУДЕНКО: Знать и верить — не одно и то же. В Самарканде в ночь на двадцатое июня антрополог Герасимов вскрыл в мавзолее Гур-Эмир гробницу Тимура и показал на кинокамеру его череп. Никто не верил в проклятие тому, кто потревожит могилу бога войны.
ДЖЕКСОН: Вы верите в эту мистику?
РУДЕНКО: Двадцать второе июня по церковному календарю — День Всех Святых, в земле российской просиявших! С Божьей помощью и рассеяли вражью силу.
ДЖЕКСОН: Коммунист говорит со мной о Боге!.. (Пауза.) Вас не смутило, что речь Покровского о преступлениях немцев в Катыни осталась за рамками протокола? Москва решила, что НКВД не имеет никакого отношения к расстрелу польских офицеров под Катынью. Судья Лоренс потребовал доказательств. С ними выступил не Рагинский, прокурор на процессах троцкистов, и не Шейнин, прокурор на процессе об убийстве Кирова, а Николай Зоря. «Сколько поляков вы расстреляли в Катыни? Тысяч десять?» Конечно, пусть фашисты ответят и за это! Москва решила стоят на своем? Обвинение от США, Великобритании и Франции не поддержат протест советского обвинения по катынскому вопросу. Трибунал повторно рассмотрит этот вопрос и оставит своё решение в силе. Главное не это. И моя, и ваша командировки в Нюрнберг затягиваются.
