У меня было смутное впечатление, что глаза у нее большие и серые. Не знаю, как долго я в них смотрел. Кажется, целую вечность, не в силах оторваться. В жизни ничего подобного не испытывал.
Чей-то голос за спиной вернул меня на землю. Не знаю, что он сказал, но серые глаза скользнули в сторону, и алый рот произнес мягко, чуть растягивая слова:
— Он спрашивал, что я делала вчера вечером, чем-то это для него важно.
Чары развеялись, теперь я мог взглянуть на нее трезвым взглядом. Лицо до странности неправильное. Под четко обозначенными скулами щеки резко сужались к маленькому, круглому, но решительному подбородку. Носик тонкий, неприметный; рот тоже маленький, пухлый. В общем-то, некрасивое лицо и все же на редкость привлекательное. Что до ее возраста, то с первого взгляда я определил его неправильно. Ей, без сомнения, было за тридцать. Морщин не видно, однако гладкая, тугая кожа на лбу и скулах выдавала, что их отсутствие — результат подтяжки.
— Пожалуй, я подожду с вами,— сказала она, подойдя к столу.
Остальные не сводили с нее вопрошающих глаз. Лео сказал сиплым голосом:
— Хлебнуть бы чего-нибудь все-таки.
Она холодно посмотрела на него и небрежно обронила:
— За чем же дело стало? Сходи и налей себе. Где напитки, ты знаешь.
Он глядел в сторону и молчал. В комнате повисла тягостная тишина. Мы все знали, где в этом доме держат напитки — в баре в гостиной, а именно там накануне вечером застрелили Гильберта Лесслера. Следы-то, надеюсь, убрали, подумал я.
Наконец на пороге возник Веспер Юнсон. Он увидел меня, и широкие брови взлетели вверх. Затем нетерпеливый жест — он пригласил меня в библиотеку.
— Что вы здесь делаете? — раздраженно спросил он.
— Пришел сообщить показания свидетелей,— сказал я.
— Важные?
— Не знаю.
Он обернулся к старшему полицейскому, который величественно восседал за письменным столом.
— Я ведь говорил, чтобы посторонних в квартиру не пускали.
Полицейский встал, на лице у него отразилось замешательство,
— Видимо, меня посторонним не считают,— пошутил я.
Начальник уголовной полиции наградил меня долгим взглядом. И дружелюбия в нем не было. Зазвонивший в этот миг телефон спас ситуацию, иначе бы взрыва не миновать.
Нахмурясь, маленький усач слушал голос в трубке. Разговор длился недолго. Веспер Юнсон положил трубку и закрыл лицо руками.
— Господи, не дай сойти с ума,— простонал он.
Мы со старшим полицейским удивленно переглянулись.
— Что случилось? — спросил я.
— Прозектор звонил,— сказал Веспер Юнсон.— Он только что вскрыл грудную клетку директора Лесслера. Оттуда несет… одеколоном.
— Одеколоном? — изумленно переспросил я.
Веспер Юнсон кивнул:
— Вот именно,— и пожал плечами.— Прозектор не больше нашего знает, что это может означать. Вскрытие только началось.
— Лучше, наверно, пока прекратить допросы,— сказал старший полицейский.
— Думаю, да,— согласился начальник. Теперь он смотрел на меня как нельзя более дружелюбно.— Подождите там немного, ладно? Мы сейчас закончим.
— Только один вопрос,— сказал я.— Эта женщина, которая вышла отсюда, кто она?
— Мэри Лесслер. Жена Нильса, среднего брата. Опасная штучка, верно?
— Еще бы,— сказал я.— И безусловно дорогая. Костюмчик на ней не меньше шести сотен стоит.
— За подтяжку лица тоже дорого берут.
— У Свена Лесслера не было дочери? — спросил я.
Он покачал головой.
— Двое братьев и сестра — вот все прямые наследники.
Я вернулся в столовую, старший полицейский вышел следом за мной.
— Госпожа Денёр, прошу вас,— сказал он.
Маленькая седая женщина встала и с гордым видом просеменила мимо меня в библиотеку Пучок на затылке воинственно вздрагивал.
Я устроился на стуле у лестницы на верхний этаж и закурил. Все молчали. Лео сидел обмякший, и сгорбленный, дымил как паровоз и временами косился на брата, который старательно обрезал сигару. Хелен так и стояла у окна, Мэри Лесслер небрежно облокотилась на сервант, постукивая по паркету мыском черно-белой крокодиловой туфельки.
Хелен Лесслер вдруг оставила свое место у окна и подошла ко мне. Черное платье совсем ее не красило. Она по-прежнему была бледна, и переливчато-зеленые глаза по-прежнему казались неестественно большими.
