Как-то утром я сидел в моей полной роскошного беспорядка квартире в утомлённом жизнью кресле (из-за его злобно-пружинной старости мне пришлось подложить под себя целых две подушки!), смотрел в окно и, как обычно, пережёвывал романтически-прагматическую моральную дилемму. За окном приветливо постукивал дождик, но у меня не было никакой охоты выяснять, притворялся ли он таким же тёплым и приятным, как привыкли его описывать поэты, или такой на самом деле. Моя дилемма не обязательно была на тему "неужели меня хотят окольцевать?!" — но явно уклонялась в ту сторону, то есть, пожирала меня здоровенная экзистенциональная хандра. Трудно сказать, пытался ли я отыскать за мокнущими стёклами сущность естества, но это и понятно, если вспомнить, что я самый нелогичный тип в нашем ужасающе логичном мире. Впрочем, что-то меня не туда занесло с объяснениями, ведь логика (с математической точки зрения) наука точная, а я обычно такой… неточный, растрёпанный, если только понимаете, что пытаюсь сказать. Лень и плохое настроение заполняли комнату, как клей… или мёд. Если посмотреть в перспективе, то мёд — не самое худшее, с чем я встретился тогда. Тем более, если мёд экзистенциональный. Со щепоткой безнадёжного юмора. А настроение было паршивое, какая-то война внутри. Я глубоко вздохнул и закрыл глаза. Спать, спать, спать! А зачем? Даже хлопнул себя по лбу от злости: "Опять непременные вопросы и переливание из пустого в порожнее!"
И вот тут-то очаровательно-бархатный голосок мне и сказал:
— Ты должен успокоиться и задуматься над тем, что делаешь и почему?
Я не сразу открыл глаза. В квартире не было никого, а значит, голосок мне приснился, и я уже сплю. Но решил оглядеться, вдруг во сне со мной разговаривает мой пёс. Говорил не пёс: на подлокотнике кресла возле моей ладони сидел большущий полосато-коричневый шмель и добродушно улыбался. Улыбался моим лицом, между прочим.
Я сглотнул слюну и кивнул. Ясное дело, пришло ко мне во сне моё лучшее "я", чтобы довести меня до ума и возвратить моей душе внутренний покой. Недаром шмель полосат не по-шмелиному — поперёк, а по-странному — вдоль.
— И что я должен делать?
— Не нервничай, — сказал мой полосатый гость.
— Легко сказать! Ты вот улетишь, а я проснусь и останусь со всеми своими проблемами.
— Наоборот, твои неприятности — и мои тоже. В моих интересах тебе помочь!
— Неприятности — это ко мне! — сказал, попыхивая трубочкой, шмель приятного стального цвета с трёхдневной щетиной на подбородке моего лица. — Ну, что с тобой? Дать прикурить? У меня есть две запасные трубки.
— Вечно ты вмешаешься! — мягко пожурил его полосатый шмель.
— Я же хочу помочь этому бедняге не меньше, чем ты! Кто-то должен защищать его!
Видя их серьёзные физиономии и ещё более серьёзные намерения, я стал жалеть вышеупомянутого "беднягу" ещё больше. Только минуту спустя дошло до меня, что это спасаемое несчастьечко — я собственной персоной.
— Защищать? — между тем хихикнул полосатый шмель, кивая стальному. — От кого? От тебя?
— Нет, от тебя, темнота полосатая!
— Только без хамства! — полосатый шмель погрозил пальцем.
— А ну тебя, знаешь куда?
— Послушайте, — прервал я эту очаровательную беседу, — если вы уже здесь, то давайте все вместе искать решение проблемы?
— С ним? — закричал шмель, которого я про себя стал называть Полосатым. — С этим грубияном?
— С этим лицемером? — вторил ему Стальной, окуривая меня из трубки.
На всякий случай я незаметно сполз с кресла и забрался под стол. Знаю хорошо свой характер, очень легко мне устроить скандал. А тем более с разными сторонами моей натуры.
— Полосатый клоун! — орал между тем Стальной, размахивая кулачками (я ещё попутно удивился, откуда у шмеля кулачки). — Торт тебе на голову. С фруктовой начинкой!
— О-о-о-о! — завыл Полосатый, залитый кремом и джемом. В воздухе запахло кондитерской.
— Великий певец, хе! Бурные аплодисменты!
— Ах, так! Ну, сейчас получишь пирогов с котятами!
Я приподнял край скатерти, которая закрывала мне Стального, чтобы не пропустить появления пирогов. Надеялся, что ни один котёнок не пострадает. Так и случилось. Все они вывалились из пирога на голову несчастного шмеля стального цвета, а потом радостно стали: три котёнка — вылизывать его мохнатую шубку, а ещё два — катать его по креслу, словно клубок ниток. Стальной зашипел, стряхнул с себя котят, и тут же они с Полосатым заняли оборону в противоположных углах комнаты, используя, как оказалось, мебель и утварь, как естественную защиту. Я понял, от чего, когда в комнате засверкала молния, и большая, резная кружка, гордость моей коллекции, разлетелась на тысячу кусочков. Вторая молния поразила старое кресло, выбив из него наружу все пружины, но его я не жалел.
