А папа, облегченно вздохнув, пригладил зачесанные кудри цвета дуба и последовал за гостями в огороженную ставнями трапезную.
На каменном языке Лала сказала брату:
— Мне кажется, этого делать не надо.
— Почему? — сказал Князь.
Лорк оглянулся на брата и сестру. Князь механической рукой выбрал из драконьей полости камень. На той стороне лужайки располагался вольер с белыми какаду — мама привезла их из последней поездки на Землю.
Князь прицелился. Металл и пластик расплылись.
Через сорок футов птицы в клетке заорали и взорвались. Одна упала на дно, и даже на расстоянии Лорк увидел кровь в перьях.
— Я в этого и целился, — ухмыльнулся Князь.
— Эй, — сказал Лорк. — Маме это не… — Перевел взгляд на притороченный к культе Князя механический придаток. — А ты лучше бросаешь этой или…
— Осторожнее. — Черные брови Князя надвинулись на щербатое голубое стекло. — Я сказал: не смейся над рукой, — сказал же? — Рука отъехала назад, и Лорк услышал моторчики — ж-ж-ж, чк-чк, ж-ж-ж — в запястье и локте.
— Он не виноват, что таким родился, — сказала Лала. — А делать замечания гостям невежливо. Аарон говорит, вы тут все как были, так и остались варварами, да, Князь?
— Именно так. — Князь опустил руку.
Садовые динамики исторгли голос:
— Дети, вы где? Идите скорее ужинать. Поторопитесь.
Они спустились и зашагали сквозь заросли бамбука.
Лорк пошел спать, не успокоившись после вечеринки. Он лежал под двойными тенями пальм над потолком детской, прозрачным со вчерашнего вечера.
Шепот:
— Лорк!
И:
— Шшш! Не так громко, Князь.
Чуть тише:
— Лорк?
Он отодвинул сетку и сел на кровати. Сияли тигры, слоны и мартышки, вделанные в пластиковый пол.
— Чего вам?
— Мы слышали, как они вышли за ворота. — Князь в шортах стоял в дверях детской. — Куда это они?
— Мы тоже хотим, — встряла Лала из-за плеча брата.
— В город. — Лорк встал и пошлепал по сияющему зверинцу. — Мама и папа всегда идут с друзьями в деревню, когда друзья приезжают на выходные.
— Что они там делают? — Князь прислонился к косяку.
— Они идут… ну, они идут в город. — Пустоту неведения заполнило любопытство.
— Мы фомкнули нянечку, — сказала Лала.
— Она у вас так себе; легкотня. Тут все такое древнее. Аарон говорит, только плеядские варвары считают, что здесь старомодная романтика. Отведешь нас смотреть, куда они пошли, или так и будешь стоять?
— Ну, я…
— Мы хотим, — сказала Лала.
— Ты сам разве не хочешь?
— Ладно. — Лорк планировал отказаться. — Я только надену сандалии.
Но ведь детское любопытство — что делают взрослые, когда детей нет рядом? — та основа, на которую обопрется юношеское, а потом и взрослое сознание.
Сад ласкал ворота шелестом. Ладонь Лорка неизменно отпирала замок днем, но сейчас он все равно удивился, когда калитка распахнулась.
Дорожка увивалась за влажностью ночи.
Минуя скалы и воспаряя над водой, одна низкая луна обратила берег в язычок из слоновой кости, сбегавший в океан. А сквозь деревья гасли и вспыхивали, как на пульте, огни деревни. Скалы, меловые от вышней, меньшей луны, окаймляли дорогу. Воздел к небу колючие лопатки кактус.
Они добрались до первого кафе городка, и Лорк сказал «здрасте» шахтеру за столом на улице.
— Маленький сеньор. — Шахтер кивнул в ответ.
— Знаешь, где мои родители? — спросил Лорк.
— Прошли мимо, — шахтер хмыкнул, — леди в красивых платьях, мужчины в жилетах и темных рубашках. Прошли мимо, полчаса назад, час.
— На каком языке он говорит? — вскинулся Князь.
Лала захихикала:
— Ты это вот понимаешь?
Новое откровение для Лорка: он и его родители говорят с жителями Сан-Орини, используя совсем другой набор слов, чем друг с другом и гостями. Кашеобразный диалект португальского Лорк выучил под мигающими огоньками гипнобуча где-то в тумане раннего детства.
— Куда они пошли? — снова спросил он.
Шахтера звали Таву. В прошлом году, когда шахта закрылась, он месяц втыкал в клацающего садовника из тех, что благоустраивали парк за домом. Дружбу скучных взрослых и смышленых детей отличает особая терпимость. Таву — грязный и глупый. Лорк принял это как данность. Но мать положила конец их отношениям, когда год назад Лорк пришел домой и сказал, что видел, как Таву убил человека, грубо усомнившегося в способности Таву надраться.
