Виктор увлек Алексеева к морскому берегу. Волны с плеском подкатывали к ногам, за рыбачьей лодкой белой тучкой летели чайки. Рыбаки у причала разбирали сети, попыхивая черными носогрейками.
Этим-то рыбакам и пришлось увидать, как бородатый молодой русский, в пенсне, высокий и красивый, с развевающейся на ветру каштановой шевелюрой, вышагивал по гальке перед своим другом в клетчатом пиджаке и кричал во все горло:
— Буря! Скоро грянет буря!
И друг отвечал ему, споря с ветром:
— Пусть сильнее грянет буря!
Рыбаки не понимали русских слов. Но было в них что-то такое, что хватало за душу и говорило о силе чувств, о подвиге, о благородстве.
Кончился май, уехал Бурцев. Следом за ним — Алексеев: он оставался в Англии доверенным лицом «Искры» вместо Ногина. К середине июня Сергей Андропов навсегда расстался с Чертковым. Друзья укатили в Лондон.
А через три дня двинулись в дальний путь. И путь этот был тернист, он требовал и подвига и жертв…
«ИСКРА» ПРОНИКАЕТ В ПИТЕР
В Мюнхене долго искали Петрова, с трудом нашли Мейера. Он и оказался Ульяновым.
Надежда Константиновна с юмором рассказывала, что и ей пришлось быть в такой же ситуации. Она приехала ранней весной в Прагу и занялась поисками. Нашла Модрачека: через него поступали к ней в Уфу книги от Владимира Ильича. Сказала Модрачеку, что ищет мужа. Чех направил ее в Мюнхен. Но у Владимира Ильича уже переменился адрес. И только через несколько дней удалось Надежде Константиновне разыскать законспирированного супруга.
— Но уж лучше так конспирировать, чем жить на виду у заграничной охранки, — закончила свой рассказ Крупская.
Виктору это понравилось. Ильич умел скрываться: Ильин, Тулин, Петров, Мейер! А сейчас на письменном столе Мейера-Петрова лежала часть рукописи для второго номера «Зари» под названием «Аграрный вопрос и «критики Маркса». Эта работа вскоре была подписана новой фамилией, которая стала революционным знаменем века, — Н. Ленин. Ульянов был и Карповым, и Вильямсом, и Фреем. Но это лишь эпизоды в жизни большевика: в историю он вошел под именем Ленин.
В маленькой мюнхенской квартире, где обзаведение было куплено недорого, из подержанных вещей, по хозяйству хлопотала мать Надежды Константиновны — Елизавета Васильевна, в облике которой было много от Варвары Ивановны Ногиной: та же русая коса на затылке, добрый взгляд, проворные мягкие руки и негромкий убаюкивающий голос.
Но и самой Надежде Константиновне приходилось делить время между шифровкой писем, многочисленных ответов корреспондентам, чтением книг, газет, журналов и уборкой коридора, кухни и лестницы: у Ильичей был пролетарский быт. Никто не помышлял о кухарке или лакее, и сам хозяин начинал прием гостей с того, что ставил на кухне чайник со свистком и срочно убирал со стульев рукописи и книги, чтобы подготовить местечко для беседы.
В тот день, когда нагрянули Новоселов и Альбин, зашел с визитом к Ильичам человек пасторского типа — в глухом черном сюртуке, в очках, с окладистой бородой на чистом розовом лице, с тихим, вкрадчивым голосом — Карл Каутский. Он был проездом в Мюнхене и счел должным отдать визит русскому собрату.
Душеприказчик Энгельса, теоретик, обрушившийся с едким сарказмом на Бернштейна, такой человек внушал Виктору уважение. Но встреча вышла какой-то чинной и чопорной, и чаепитие не клеилось, потому что гость выдавливал весьма незначительные реплики на чистейшем берлинском диалекте и отвечал намеками, уклоняясь от спора: так бывает в обстановке, когда все насторожены, а взрыва, русского гомона или просто крепкой дискуссии ритуалом не предусмотрено.
Таким и остался в памяти Виктора этот новоявленный германский теоретик: застегнутый на все пуговицы, галантно целующий руку двум дамам в передней.
Виктор вспоминал о нем позднее не раз и все ловил себя на мысли, что в революцию нельзя идти вот таким галантным и застегнутым, блестящим только в мысли и никчемным на деле и никак нельзя забывать о разумном сочетании теории и действия, революционной романтики и суровых будней.
Жизнь быстро указала место каждому деятелю. Те романтики, которые не могли понять силы объективной мысли, уже через год отсеялись в ряды эсеров. Теоретики, лишенные силы воли и отстранившиеся от революционного действия масс, завязли в бездонной трясине мелкобуржуазного меньшевизма. А среди большевиков остались лишь те, кто соединял уважение к точной и трезвой мысли с кипучей энергией и страстной волей. Таким и раскрылся при первой же встрече Ленин.
